Глава 10
Все так же, без просвета
Встреча с Забродским состоялась утром следующего дня, но не в Купеческом саду, а в другой, примыкающей к нему части Царского сада, известной под названием Шато-де-Флер. Она находилась в аренде у какого-то антрепренера и содержалась значительно хуже купеческой части. «Дворец цветов» весь был застроен какими-то неуклюжими зданиями – летним театром, рестораном с верандой и множеством кабинетов, различными служебными постройками и беседками – и из-за скученности этих строений больше напоминал не сад, а какой-то хозяйственный двор, окруженный деревьями.
Разговаривали в одном из кабинетов ресторана. Завтрак, которым Лев Соломонович угощал Мечислава Николаевича, был гораздо скромнее устроенного Веккером ужина. А из крепких напитков и вовсе была одна только водка, которую Кунцевич не особо любил и до наступления вечера старался не употреблять. Приходилось пить квас.
– Веккер сказал, что вы подозреваете моего Пашу? – начал деловую часть беседы Забродский.
– У меня имеются веские к тому основания. Надеюсь, вы о моих подозрениях самому Павлу Андреевичу ничего не сообщили?
Директор-распорядитель замахал руками:
– Что вы, что вы! Как можно?! Ведь Алексей Феликсович строго-настрого запретил. Сегодня я даже отослал Пашу в Чигирин с поручением, чтобы он со мной не увязался.
– Он всюду вас сопровождает?
– Это его прямая обязанность.
– В Петербурге тоже так было?
– Нет, – Забродский заулыбался, – там мне иногда хотелось побыть одному. Ну не совсем одному, а в таком обществе, о котором никому не следует знать. Ну, вы меня понимаете? Я хоть и вдовец, но лишняя огласка ни к чему.
– То есть иногда вы Астанина отпускали?
– Да. Вообще, несмотря на то что в Петербурге мы поместились в соседних номерах, я видел его не часто. Он ведь тамошний уроженец, ему, очевидно, хотелось проведать друзей и знакомых. А в музеях и театрах, в коих я предпочитал проводить досуг, Павел скучал. Вот я и дал ему вольную… Мы встречались только по утрам, часиков в двенадцать. Я на отдыхе встаю поздно… Паша докладывал мне о текущих делах, я давал ему необходимые распоряжения, и мы прощались до следующего дня. Единственным моим условием было, чтобы я всегда знал, где его можно найти.
– Четырнадцатого мая было так же?
– Вы имеете в виду день, когда убили бедного Минея Моисеевича? Вы знаете, после того как Алексей Феликсович рассказал о ваших подозрениях, я всю голову изломал, вспоминая, но так и не вспомнил. Скорее всего и в этот день обычный наш порядок общения не был изменен, но наверное сказать не могу.
– А когда он вам сообщил, что опознал голову Горянского?
Забродский замялся.
– Видите ли, он мне этого не сообщал. Я сам… Мне любопытно стало… Меня что-то притягивает к таким вещам. Я накануне в Кунсткамере уродцами несколько часов любовался. А тут из газет узнаю про голову недавно убитого человека… Вот я и поехал посмотреть. И каков же был мой ужас…
– Зачем же вы тогда сказали нам, что про голову вам сообщил Астанин? – возмутился Кунцевич.
– Постеснялся в своем любопытстве признаться, думал, какая разница, как я Горянского опознал – сам или по чьей подсказке. Но коль дело так обернулось, вынужден сказать правду.
– Понятно-с. – Кунцевич налил себе квасу и выпил. – А как вы вообще с Павлом Андреевичем познакомились? Как он вашим секретарем стал?
– Он у нас в конторе служил, несколько раз подворачивался мне под руку, я ему давал поручения, он их блестяще выполнял, в общем, понравился он мне. А тут мой прежний помощник господин Берандаки уволился и уехал к себе на родину. Вот я Павлика и взял… И до сего дня ни разу не пожалел об этом. Клад, а не помощник!
– Вы с ним были откровенны?
– Служебных тайн у меня от него не было.
– А про ревизию Горянского он когда узнал?
Директор задумался:
– Не могу сказать. Специально я ему об этом не сообщал, ни к чему было, ревизию ведь Веккер организовывал. Наверное, я ему уже в Петербурге рассказал. Постойте, постойте… Ну да! Он же мне телеграмму Горянского принес – вся корреспонденция ему поступала, он ее сначала сортировал, а потом мне докладывал.
– А встречать Минея Моисеевича вы Астанину не поручали?
– Нет. К чему? Миней Моисеевич не ребенок, прибывал поздно, я его ночью принимать не собирался. Было очевидно, что он сам явится ко мне поутру, название гостиницы, где я стоял, Горянскому было известно.
– О служебных качествах вашего помощника вы сообщили достаточно, а что скажете о его личных качествах? Каков у него характер?
– Скромен, честолюбив, исполнителен, вежлив, всегда безукоризненно опрятен.
– Что ж, он вовсе не имеет недостатков?
– Я их у него не замечал… Разве что франтит сильно. Всегда носит все самое модное. Мне кажется, на одежду он тратит все свое жалованье!
– А велико ли оно у него?
– Сто рублей. Для человека, не обремененного семейством, вполне достаточно.
– Лев Соломонович, а много ли народу трудится у вас в конторе?
– Человек сорок, дело-то у нас обширное!
– А формулярные списки вы на своих сотрудников ведете?
– А как же! Только они у нас личными делами называются, мы же не казенное предприятие.
– Нельзя ли мне с этими делами ознакомиться?
– Да в любое время!
– Давайте завтра, поутру.
– Хорошо-с. Я велю Лолейке все подготовить.
– Лолейке?
– Да, это наш старший конторщик. Он как раз кадровым делопроизводством заведует.
Кунцевич замялся:
– Мне был не хотелось, чтобы о моем интересе знали посторонние. Вдруг этот Лолейко причастен?
Забродский расхохотался:
– Уж за этого Плюшкина я ручаться могу! Во-первых, не в обиду Александру Ивановичу будет сказано… мозгов у него не хватит такую комбинацию провернуть. Ну а во-вторых, живет он исключительно на одно жалованье.
– Откуда это вам известно?
– Я в товариществе тридцать лет, с момента образования, Лолейко тоже. Так вот, он все эти тридцать лет в одном и том же пальто ходит. Последние три года, как цены на квартиры вздорожали, живет на даче в Святошине, причем живет круглый год! И снимает самую простую дачу, можно сказать – избу. Она ему в сто рублей в год обходится. Я ему как-то говорю: «Александр Иванович, ты чего не женишься?» А он отвечает: «Зачем? Это какой же расход!» А недавно мне такой каламбур про него рассказали, что я поначалу и не поверил: в Святошино можно или на поезде доехать, за двенадцать копеек в конец, или на трамвае, тот двугривенный стоит. Поезд у Первой просеки останавливается, а оттуда до Пятой, где у Лолейки дача, – две версты ходу. А трамвайная станция аккурат напротив дачки Александра Ивановича выстроена. Так он на поезде едет и каждый день эти две версты пешком ходит, и зимой и летом, в любую погоду, чтобы четыре рубля в месяц сэкономить! Это при его жалованье в двести рублей! А вы говорите – причастен…
