Лишь потом до Норберта начало доходить, что перед ним вовсе не эротическая хореография. Девушка-плющ, похоже, была удивлена поведением партнерши — на ее лице появилось выражение легкого замешательства и страха, но она пыталась продолжать выступление, хотя явно не знала, как ей реагировать, чтобы происходящее и дальше напоминало танец. Не менее беспомощно выглядела и пантера. На ее покрытом голографическим макияжем лице появился румянец, и Норберт видел, как она закусывает губу или открывает рот в немом крике, словно пытаясь любой ценой контролировать собственные эмоции, но постепенно теряя контроль над собой. Нечто в выражении ее глаз и едва слышном на фоне какофонической музыки хриплом стоне, когда она прижимала ладонь партнерши к низу своего живота, намекало, что под рвущейся из нее страстью таится паника.
Сидевший рядом выпил свою рюмку, бросил в рот закуску и вырвал у первого пульт.
— Давай, моя очередь. Так каждый дурак сумеет. Смотри, как это делается!
Надев на глаза дисплей, он начал перебирать пальцами кнопки, держа большие пальцы на рычагах. Пантера с негромким стоном обхватила ногу партнерши и съехала по ней, двигая бедрами словно пес, пытающийся совокупиться с чьей-то ногой. Одновременно девушка-плющ вдруг посмотрела вниз и в ужасе начала стряхивать что-то с плеч, а потом с груди и живота, словно ее облепили муравьи. Казалось, будто она пытается стереть извивающиеся по ее телу голограммы. Затем она внезапно вцепилась руками в волосы, словно пытаясь вытряхнуть из них насекомых. Лицо ее с каждой секундой становилось все более диким, с полными ужаса вытаращенными глазами. Мужчина захохотал, заглушая музыку и резкие крики танцовщиц.
— Давай, малышка! Вот так это делается! Вот что значит контроль!
Внезапно отпустив партнершу, пантера рухнула на помост, корчась в судорогах. Она свернулась, словно гусеница, показав страшное лицо, покрытое леопардовыми пятнами, с закатившимися, будто состоящими из одних белков, глазами и густой пенящейся слюной на темных губах. Девушка-плющ выла, раздирая ногтями плечи и щеки, на коже оставались набухающие кровью полосы. Музыка на мгновение стихла, стало слышно, как пантера мечется по помосту, барабаня пятками и головой по зеркальной поверхности, а потом раздался пронзительный вопль девушки-плюща, которая, продолжая рвать на себе волосы, вдруг бросилась через зал, в панике отталкиваясь длинными ногами, опрокинула небольшой столик и, расшвыривая гостей, выбежала на видовую террасу пентхауса Ляонин-тауэр, располагавшуюся почти в четырехстах метрах над уровнем улицы.
Мужчина остолбенело стоял с пультом в руках, ничего больше не нажимая, и лишь повторял: «Курва, курва, курва!..» — как мантру.
Охранников обычно не было видно — они выглядели еще неприметнее, чем кружившие со своими подносами официанты, но внезапно вокруг стало от них тесно.
Один из них вскочил на помост, откидывая полу пиджака, и с треском липучки расстегнул плоскую сумочку, висевшую у него на бедре. Присев возле мечущейся девушки, он быстрым движением сунул ей под голову свернутую салфетку, воткнул в зубы какой-то белый валик, напоминавший бинт, и прижал ее к помосту коленом и предплечьем. Столь же молниеносно вынув свободной рукой из сумочки нечто вроде короткого толстого маркера, он содрал зубами наконечник и всадил девушке в плечо ампулу.
За ним на заднем плане промелькнули еще два черных неприметных силуэта, таща между собой другую девушку, которая беспомощно свисала у них на руках с безвольно покачивающейся на груди, словно мяч, головой и падающей на живот копной черных волос.
Поле зрения заслонил очередной черный силуэт. Лысый, одетый в черное манекен с татуированными висками мягко вынул из руки мужчины пульт, надел брошенный дисплей и начал методично нажимать кнопки. Мужчина продолжал стоять, как и раньше, только теперь без конца повторяя: «Я ничего не сделал, я ничего не сделал, ничего, курва, с ней не случится…»
— Чего стоишь?! — прошипел кто-то рядом с Норбертом. — Вытри кровь с помоста, налей им еще! Обслуживай, курва! Быстро! Чего таращишься! Ничего не произошло!
Все это продолжалось не больше нескольких секунд. Стряхнув с себя оцепенение, Норберт двинулся к столику. Заменив рюмки на полные, он достал из внутреннего кармана упаковку с влажной тряпочкой, предусмотренной именно на тот случай, если напакостит кто-то из гостей, и поднялся на помост. Крови было немного — несколько капель из разбитого носа, размазанные полосы и две небольших лужицы — похоже, пантера разбила себе голову. Двое охранников уводили дрожащую как в лихорадке девушку куда-то в подсобку. Снова заиграла музыка, кто-то вдали орал: «Вы-ы-пьем!» Ближе было слышно, как кто-то другой объясняет спокойным, профессиональным тоном:
— Нет, госпожа председатель, небольшой ушиб во время танца. Ничего серьезного, мы уже этим занялись.
Норберт поднялся с помоста, пряча в ладони свернутую тряпку, и пошел помыть руки, а потом пополнить поднос. Глядя на свои руки, спокойные, как камень, он даже мимолетно удивился, что они не дрожат.
Он был камерой.
Он поглощал то, что видел, и ничего не ощущал. Ничего, кроме интереса.
Терраса.
Освещенный потайными лампами остров на вершине Ляонин-тауэр, шедший вокруг пентхауса на высоте около четырехсот метров над землей. И вокруг — темнота погасшего города, на фоне которой выделялись возвышавшиеся поблизости хрустальные башни крупных корпораций. Немногочисленные неоновые рекламы, в большинстве своем в виде радостных красно-золотых иероглифов, и лишь немногие — латинским алфавитом. Внизу, в море черноты, мерцали отдельные огоньки, словно костры кочевников-варваров.
Он плыл со своим подносом на вытянутой руке среди столиков ручной работы из клонированного палисандра, с мисками, в которых на поверхности ароматизированной жасмином воды плавали орхидеи и огоньки в хрустальных абажурах.
А на данном этапе — еще и окурки, которые следовало осторожно выловить и убрать, так же как недоеденные закуски, измазанные соусом титановые тарелки и опрокинутые рюмки.
Ветер вздымал муслиновые ширмы, прикрывавшие тайные кабинки.
Вокруг раздавался шум голосов, хихиканье хостес разного пола, удалые выкрики.
Норберт заменял рюмки, обходя стоящих вокруг словно танцор и мастерски маневрируя подносом. Какой-то показавшийся знакомым тип с осунувшимся лицом сидел, наклонившись вперед и вертя в пальцах рюмку, и тихо напевал девушке с азиатскими чертами некую грустную русскую мелодию.
Кто-то пошатывался у самой балюстрады и, пользуясь щелью между плитами из бронированного стекла, мочился вниз на город.
В стороне у барьера стояли двое, женщина и мужчина — как и все здесь, неопределенного возраста, загорелые, с белыми, как сахар, зубами. Оба в темных официальных костюмах и почти трезвые. Оба со смутно знакомыми лицами, виденными на инфопорталах, но теряющимися в толпе других таких же.
Норберт сам не знал, что привлекло его внимание — скорее всего, тон их разговора, неприглушенный, серьезный и осторожный. Он занялся уборкой побоища возле столика в двух метрах от них, скрытый полумраком и развевающимися белыми полотнищами ширмы с отпечатанными на них матовыми тенями летящих журавлей.
