Научная проверка должна быть здесь такой же, как и в других областях науки: применение психоаналитической техники свободных ассоциаций и сопоставление полученных данных. Каждое заключение, не отвечающее этому требованию, не имеет научной ценности.
Кроме того, мне кажется, что у гинекологов есть еще один путь, чтобы по крайней мере удостовериться в существовании особой корреляции между некоторыми эмоциональными факторами и определенными функциональными нарушениями. Если уделять пациенткам хоть немного времени и внимания, по крайней мере некоторые из них с легкостью раскрыли бы свои конфликты. Я думаю, что такой образ действия уже сам по себе мог бы иметь терапевтическую ценность. Правильно провести анализ может только врач, получивший соответствующую психоаналитическую подготовку. Эту процедуру можно сравнить с хирургической операцией. Но существует ведь не только большая, но и малая хирургия. Малая психотерапия состояла бы в том, чтобы заниматься сравнительно недавними конфликтами и раскрывать их связь с симптомами. Работу, уже проделанную в этой области, с легкостью можно было бы значительно расширить.
Для подобной возможности есть только одно ограничение, в котором следует отдавать себе отчет: надо иметь основательные психологические знания, если хочешь избежать ошибок, особенно тех, что могут возбудить эмоции, с которыми ты не в силах совладать.
Статья 11. Материнские конфликты
[95]На протяжении последних тридцати – сорока лет имели место самые противоположные оценки врожденных материнских способностей к воспитанию. Около тридцати лет назад материнский инстинкт считался непогрешимым наставником в деле воспитания детей. Когда же его несовершенство стало очевидным, с таким же энтузиазмом стали верить в теоретические знания о воспитании. К сожалению, оснащенность средствами научных теорий воспитания оказалась не более надежной гарантией от неудач, чем материнский инстинкт. И теперь мы на полпути к тому, чтобы вновь делать акцент на эмоциональной стороне отношений матери и ребенка. На сей раз, однако, уже не затем, чтобы опереться на расплывчатую концепцию влечений, а чтобы поставить вполне определенный вопрос: каковы эмоциональные факторы, способные подорвать желательную установку у матери и из каких источников они проистекают?
Даже и не пытаясь обсудить огромное разнообразие конфликтов, с которыми мы сталкиваемся при анализе матерей, я постараюсь представить здесь только один особый тип, в котором отношение матери к собственным родителям отражается на ее отношении к своим детям. Я имею в виду пример с женщиной в возрасте тридцати пяти лет, обратившейся ко мне за помощью. Она была учительницей, наделенной умом и способностями, яркой личностью и в целом производила впечатление очень уравновешенного человека. Одна из двух ее проблем касалась небольшой депрессии, от которой она страдала, узнав, что муж обманывает ее с другой женщиной. Сама она была женщиной высоких моральных качеств, подкрепленных образованием и профессией, но она придерживалась принципа терпимости в отношении других людей, и поэтому естественно поднявшаяся в ней враждебность как реакция на поведение мужа была неприемлема для ее сознания. К тому же недоверие к мужу повлияло на ее отношение к жизни и удерживало ее в своих тенетах. Другая проблема касалась ее тринадцатилетнего сына, страдавшего тяжелым неврозом навязчивости и состояниями тревоги, которые, как показал анализ, находились в определенной зависимости от его необычайной привязанности к матери. Обе эти проблемы были в достаточной мере выяснены. Прошло пять лет, прежде чем она вернулась, на сей раз с проблемой, о которой умолчала в первый раз. Она заметила, что некоторые из ее учеников питают к ней более чем нежные чувства; и в самом деле, бросалось в глаза, что некоторые ребята страстно влюблены в нее, и она спрашивала себя, не провоцировала ли она сама такую любовь и страсть. Она чувствовала, что допустила ошибку в своем отношении к этим ученикам. Она обвиняла себя в том, что эмоционально откликнулась на эту страсть и любовь, и теперь давала себе волю, осыпая себя суровыми упреками. Она была твердо уверена, что я буду осуждать ее, а когда я этого не сделала, отнеслась ко мне с недоверием. Я пыталась убедить ее, говоря, что в сложившейся ситуации нет ничего сверхъестественного и что, если человек способен столь напряженно работать, занимаясь такой действительно прекрасной и творческой деятельностью, вполне естественно, что будут затронуты и более глубокие влечения. Такое объяснение не принесло ей облегчения, поэтому нам пришлось искать более глубокие эмоциональные истоки этих отношений.
В конце концов выяснилось следующее. Во-первых, стала очевидной сексуальная природа ее собственных чувств. Один из юношей последовал за ней в тот город, где она проходила анализ, и она действительно влюбилась в этого двадцатилетнего молодого человека. Было прямо-таки поразительно видеть, как эта уравновешенная и сдержанная женщина боролась с собой и со мной, боролась со своим желанием вступить в любовную связь со сравнительно незрелым юношей и преодолевала все условности, которые, как ей казалось, являлись единственной помехой их любви.
Затем обнаружилось, что эта любовь в действительности относилась не к самому юноше. И этот парень, и другие юноши до него, очевидно, воплощали для нее образ отца. Все они обладали определенными физическими и духовными качествами, напоминавшими ей отца, а в сновидениях эти юноши и отец часто являлись ей в образе одного и того же человека.
Она стала осознавать, что за жесткой конфронтацией с отцом в отроческие годы скрывалась глубокая и страстная к нему любовь. В случае фиксации на отце субъект обычно выказывает явное предпочтение мужчинам старшего возраста, поскольку они, видимо, наводят его на мысль об отце. В данном случае отношения, сложившиеся в детском возрасте, оказались перевернутыми.
Попытки этой женщины разрешить проблему приняли в ее фантазии такую форму: «Я уже не маленький ребенок, который не может добиться любви недосягаемого отца; раз я большая, тогда пусть он будет маленьким, я смогу быть матерью, а мой отец – моим сыном». Она вспомнила, что, когда отец умер, ей хотелось лечь рядом с ним и прижать его к груди, как поступила бы мать со своим ребенком.
Дальнейший анализ выявил, что эти юноши воплощали только вторую фазу переноса ее любви к отцу. Ее сын был первым реципиентом этой перенесенной любви, которая затем была обращена на ребят того же возраста, что и ее сын, с тем чтобы отвлечь ее мысли от сосредоточения на инцестуозном объекте любви. Ее любовь к ученикам была своего рода бегством, еще одной формой ее любви к собственному сыну, первоначально воплощавшему собой отца. По мере того как она осознавала свою страсть к другому юноше, ослабевала та невероятная напряженность, которую она испытывала по отношению к сыну. До сих пор она настаивала на том, чтобы он писал ей каждый день письма, в противном случае она очень беспокоилась. Когда ее охватила страсть к другому юноше, эмоциональный накал в отношении сына тут же ослаб, свидетельствуя о том, что и этот юноша, и другие до него на самом деле были для нее лишь заменой сына. Ее муж тоже был моложе ее и гораздо слабее как личность, и в ее отношении к нему совершенно отчетливо проступали материнские черты. Узы, связывавшие ее с мужем, утратили для нее эмоциональное значение, как только родился сын. Фактически именно этот чрезмерный эмоциональный накал по отношению к сыну и вызвал у него с наступлением половой зрелости тяжелый невроз навязчивости.
