Однако уловить, какая именно проблема стоит за этими трудностями, было отнюдь не просто. Первое впечатление фиксировало лишь то, что для этих женщин отношения с мужчинами имели огромное значение, но что им так и не удавалось установить удовлетворительные отношения на сколько-нибудь длительный срок. Либо их попытки наладить отношения оканчивались полным провалом, либо имел место ряд не более чем мимолетных связей, разорванных то ли мужчиной, то ли самой пациенткой, – связей, помимо всего прочего, часто свидетельствовавших об определенном недостатке разборчивости. Если же складывались более длительные и более глубокие отношения, они в конце концов разбивались о какую-то свойственную женщине установку или о ее поведение. Во всех упомянутых случаях имели место затруднения в работе и других видах деятельности и более или менее заметное оскудение интересов. До известной степени эти затруднения осознавались и были вполне очевидны, но часто пациентка не отдавала себе в них отчета до тех пор, пока они не извлекались на свет в процессе анализа.
И только после довольно длительной аналитической работы я поняла, что в наиболее явных случаях центральная проблема состоит не в каком-либо запрете на любовь, а в исключительном сосредоточении на мужчинах. Этими женщинами как будто овладела единственная мысль: «я должна иметь мужчину» – они словно оказались одержимы идеей, которой придавалось такое значение, что она поглощала собой любую другую мысль, так что в сравнении с ней вся остальная жизнь казалась тусклой, однообразной и никчемной. Способности и интересы, которыми обладали большинство из них, либо вообще не имели для них значения, либо утратили то значение, которое имели когда-то. Другими словами, конфликты, повлиявшие на их отношение к мужчинам, были налицо и их можно было в значительной степени ослабить, но подлинная-то проблема заключалась не в том, что любовной жизни придавалось слишком малое значение, а, напротив, в чрезмерном ее акцентировании.
В некоторых случаях сдержанность в отношении работы впервые давала о себе знать лишь в процессе анализа и продолжала нарастать, тогда как одновременно с этим отношения с мужчинами улучшались благодаря проведенному анализу тревоги, связанной с сексуальностью. Такая перемена по-разному оценивалась и пациенткой, и ее близкими. С одной стороны, перемена расценивалась как проявление прогресса, как это было в случае с отцом одной пациентки, высказавшим удовлетворение от того, что дочь в результате анализа стала столь женственной, что теперь хочет выйти замуж, утратив всякий интерес к учебе. С другой стороны, в ходе консультаций я постоянно сталкивалась с жалобами на то, что та или иная пациентка благодаря анализу добилась улучшения в отношениях с мужчинами, но зато утратила в работе прежнюю продуктивность и умения, перестала получать от нее удовольствие и теперь целиком охвачена стремлением общаться с мужчинами. Это дало пищу для размышлений. Очевидно, подобная картина могла представлять собой побочный продукт анализа, своего рода неудачу лечения. Но ведь такой исход наблюдался лишь в случае с некоторыми, а не со всеми женщинами. Какие предрасполагающие факторы обусловливали тот или иной исход? Не было ли вообще в проблеме этих женщин чего-то такого, что я упустила из виду?
Наконец, для всех этих пациенток была характерна еще одна черта, более или менее бросающаяся в глаза, – страх не оказаться нормальной. Подобная тревога проявлялась в сфере эротизма, в отношении к работе или – в более абстрактной и расплывчатой форме – как общее ощущение своего отличия от других и собственной неполноценности, которое они часто относили на счет врожденной, а потому и неизменной предрасположенности.
Проблема стала проясняться лишь постепенно, чему есть две причины. С одной стороны, обрисованная выше картина в значительной мере воплощает собой наше традиционное представление о женщине в подлинном смысле слова, у которой нет иной цели в жизни, кроме как окружать мужчину атмосферой преданности. Вторая трудность кроется в самом аналитике, который, будучи убежден в важности любовной жизни, соответственно склонен считать своей первейшей задачей устранение нарушений именно в этой области. Поэтому он будет с радостью следовать за пациентками, добровольно подчеркивающими важность этой сферы, и заниматься теми проблемами, которые они ему преподносят. Если бы пациентка заявила ему, что величайшая мечта ее жизни – путешествие на острова южных морей и что она надеется на помощь аналитика в разрешении внутренних конфликтов, стоящих на пути исполнения этого желания, аналитик, естественно, задал бы вопрос: «Скажите, почему, собственно, это путешествие так важно для вас?» Сравнение, конечно, несколько натянутое, ибо сексуальность действительно намного важнее поездки к южным морям, но оно позволяет показать, что наше умение осознать важность гетеросексуального опыта, совершенно правильное само по себе, иной раз способно заслонить от нас невротическую переоценку этой сферы, ее чрезмерное выпячивание.
При рассмотрении под этим углом зрения становится ясным, что эти пациентки воплощают в себе двойное противоречие. Их чувство к мужчине в действительности так много вбирает в себя, – здесь я бы предпочла выразиться описательно, – ему дается такая воля, что их оценка гетеросексуальных отношений как единственно ценной вещи в жизни, несомненно, является навязчивой переоценкой. С другой стороны, их способности, дарования, интересы, их честолюбие и соответственно возможности достичь чего-нибудь и получить удовлетворение от этого намного больше, чем они предполагают. Таким образом, мы имеем дело со смещением акцента с достижений или борьбы за достижения на секс; насколько можно говорить об объективном в области ценностей, настолько, конечно, то, что мы имеем здесь, есть объективное искажение ценностей, ибо, хотя, согласно последним аналитическим исследованиям, секс – чрезвычайно важный, пожалуй, даже наиболее важный источник удовлетворения, но, конечно же, не единственный и даже не самый надежный.
В ситуации переноса на женщину-аналитика на всем ее протяжении господствовали две установки: на соперничество и на активное включение в отношения с мужчинами
[99]. Каждое улучшение, каждое продвижение вперед казалось им не их собственным прогрессом, а исключительно успехом анализа. Одна пациентка, подвергнутая дидактическому анализу, проецировала на меня мысль о том, что на самом-то деле я не собираюсь вылечить ее или что я советую ей обосноваться в другом городе, потому что боюсь конкуренции с ее стороны. Другая пациентка в ответ на каждую правильную интерпретацию подчеркивала, что ее способность к работе так и не улучшилась. Еще одна пациентка взяла за правило замечать – стоило у меня возникнуть чувству, будто налицо некоторый прогресс, – что она сожалеет о том, что отнимает у меня столько времени. Отчаянные жалобы на упадок духа просто прикрывали их настойчивое желание обескуражить аналитика. Эти пациентки подчеркивали, что несомненное улучшение в действительности следует отнести на счет факторов, внешних по отношению к психоанализу, тогда как в любом изменении к худшему повинен аналитик. Часто они испытывали затруднения в ходе изложения свободных ассоциаций, потому что последнее означало для них уступку с их стороны и триумф аналитика, а значит, они помогли бы аналитику добиться успеха. Одним словом, они хотели сказать, что аналитик бессилен что-либо сделать. Одна пациентка шутливо выразила это в следующей фантазии: будто бы она поселилась в доме напротив моего, а на моем доме повесила броский плакат, указывающий на место ее проживания и снабженный надписью: «Вон там живет единственная хорошая женщина-психоаналитик».
