Другая установка в процессе переноса состоит в том, что, как и в жизни, отношение к мужчинам выдвигается на первый план и весьма часто преподносится в форме отыгрывания (acting out)
[100]. В нем нередко фигурирует один мужчина за другим, роль которых колеблется от простого ухаживания до половой близости, а рассказы о том, что он сделал или чего не сделал, любит ли он их или не оправдывает надежд и чем они ему ответили, иной раз отнимают большую часть сеанса и с неутомимостью растягиваются до мельчайших подробностей. То, что это отыгрывание, причем отыгрывание с целью усилить сопротивление, не всегда выяснялось сразу. Временами пациентка маскировала его, стремясь показать, что удовлетворительные отношения с мужчиной, имеющие, пожалуй, жизненно важное значение для нее, развиваются своим чередом, – стремление, согласующееся со сходно направленным желанием со стороны аналитика. Мысленно возвращаясь в прошлое, могу сказать, однако, что более точные знания о своеобразии проблем этих пациенток и специфике их реакции переноса позволяют, как правило, видеть их игру насквозь и тем самым существенно ограничить их притворство.
В подобных проявлениях активности на первый план выходят три рода тенденций. Их можно описать следующим образом.
1. «Я боюсь попасть в зависимость от тебя как женщины, как образа матери. Поэтому мне надо всячески избегать привязываться к тебе чувством любви. Ибо любовь есть зависимость. А раз так, избегая этого, я должна постараться найти своим чувствам другое приложение – мужчину». Так, одной пациентке, определенно принадлежавшей к обсуждаемому типу, в период психоаналитического лечения приснилось, будто она пытается прийти на сеанс, но вместо этого убегает с мужчиной, которого увидела в комнате ожидания. Подобная настороженность часто рационализируется мыслью о том, что раз аналитик не ответит взаимностью на ее любовь, то бесполезно давать волю своим чувствам.
2. «Лучше уж я поставлю тебя в зависимость от меня (от любви ко мне). Поэтому я ухаживаю за тобой и стараюсь возбудить в тебе ревность тем вниманием, которое я оказываю мужчинам». Здесь выражена глубоко укоренившаяся, по большей части не совсем осознанная уверенность в том, что ревность – превосходное средство вызвать любовь.
3. «Ты завидуешь тому, что я поддерживаю отношения с мужчинами; фактически всевозможными способами ты пытаешься помешать мне иметь их и даже не хочешь, чтобы я привлекательно выглядела. Но я во что бы то ни стало докажу тебе, что как раз все это я могу». Готовность аналитика помочь в принципе допускается только на интеллектуальном уровне, а иной раз нет даже и этого; когда же в конце концов лед недоверия бывает сломан, бросается в глаза искреннее удивление по поводу того, что кто-то действительно хочет помочь человеку добиться счастья в этой сфере. С другой стороны, даже при наличии доверия на интеллектуальном уровне истинная недоверчивость и подлинная тревога пациентки, как и ее гнев на аналитика, вырывались наружу всякий раз, когда попытка привязать к себе аналитика терпела неудачу. Иногда этот гнев имеет чуть ли не параноидный характер, и суть его сводится к тому, что именно аналитик несет ответственность за то или иное событие и что он даже активно ему способствовал.
Понимание подобных особенностей вводит нас в искушение допустить, что ключ к такому поведению с мужчинами лежит в сильной и в то же время внушающей женщине ужас гомосексуальности, которая и служит причиной патологического бегства к мужчине. Под гомосексуальностью подразумевается здесь «истинно мужское поведение», для которого попытка поставить как мужчин, так и женщин в зависимость от себя – это всего лишь способ его осознанного выражения. Тем самым стала бы понятной характерная беспринципность, неразборчивость во взаимоотношениях обследуемых пациенток с мужчинами. Двойственное отношение к женщинам, неизменно характерное для гомосексуальности, объясняла бы необходимость отхода от нее и бегства к мужчинам, как, впрочем, и недоверие, тревогу и гнев, проявляемые по отношению к женщине-аналитику, коль скоро последняя играет роль матери.
Сначала клинические данные совершенно не противоречили такой интерпретации. В сновидениях мы встречаем отчетливо выраженное желание быть мужчиной, а в жизни мужские образцы поведения представлены в разнообразно замаскированных формах. Весьма характерен тот факт, что в определенных случаях такие желания энергично отрицаются, поскольку женщинам представляется, что быть мужчиной и быть гомосексуальным – одно и то же. Рудименты гомосексуально окрашенных отношений почти всегда присутствуют в какой-нибудь период жизни. То, что подобные взаимоотношения не развиваются дальше рудиментарной стадии, вполне согласуется с ранее предложенной интерпретацией, как, впрочем, и тот факт, что в большинстве случаев дружеские отношения между женщинами играют поразительно малую роль. Все эти феномены можно было бы успешно рассматривать в качестве мер защиты от явной гомосексуальности.
Однако не может не поразить открытие того обстоятельства, что во всех этих случаях интерпретация, основанная на допущении бессознательных гомосексуальных наклонностей и бегства от них, остается совершенно неэффективной в терапевтическом отношении. Значит, должна быть какая-то другая, более правильная интерпретация. Ответ предлагает пример из ситуации переноса
[101].
Одна пациентка в начале лечения неоднократно присылала мне цветы, сначала анонимно, а потом открыто. Мое первоначальное толкование, что она ведет себя как мужчина, ухаживающий за женщиной, не изменило ее поведения, хотя она и приняла его со смехом. Мое второе толкование, согласно которому подарки предназначались в качестве компенсации за обильные проявления агрессивности, также не возымело действия. Вместе с тем картина изменилась как по мановению волшебной палочки, когда у пациентки возникли ассоциации, недвусмысленно демонстрирующие ее уверенность, что с помощью подарков можно поставить человека в зависимость. Последующая фантазия выявила стоящее за этим желанием более глубокое деструктивное содержание. По ее словам, она хотела бы быть моей служанкой и все делать для меня наилучшим образом. Так я стала бы зависеть от нее, полностью доверять ей, и тогда однажды она подложила бы мне яду в кофе. Она подвела итог своей фантазии, абсолютно типичной для этой группы людей, следующей фразой: «Любовь – это способ убийства». Приведенный пример особенно наглядно раскрывает характерную для всей группы установку. Поскольку сексуальные импульсы по отношению к женщинам воспринимаются осознанно, они зачастую действительно переживаются как настоящие преступления. Коль скоро аналитик воплощает собой образ матери или сестры, инстинктивная установка при переносе оказывается недвусмысленно деструктивной, так что цель ее состоит в господстве и разрушении; другими словами, последняя деструктивна, но не сексуальна. Поэтому термин «гомосексуальный» вводит в заблуждение, ибо под гомосексуальностью обычно подразумевается установка, в которой сексуальные цели хотя и смешаны с деструктивными элементами, все-таки направлены на партнера того же пола. В данном случае, однако, деструктивные импульсы слишком непрочно соединены с либидинозными. Привнесенные сюда сексуальные элементы постигает та же участь, что и в пубертате: удовлетворительные отношения с мужчиной невозможны по причинам внутреннего характера, поэтому остается некоторое количество несвязанного либидо, которое можно направить на женщин. Как я покажу дальше, в силу ряда причин все прочие выходы для либидо, такие как работа или аутоэротизм, оказываются неподходящими. В качестве позитивного момента во влечении к другим женщинам вдобавок наблюдается еще и обращение (правда, во всех этих случаях безуспешное) к поискам мужского начала в себе, а также попытка обезвредить деструктивные импульсы с помощью либидинозных связей, впрочем, столь же безуспешная. Такая комбинация факторов отчасти объясняет тревогу по поводу гомосексуальности: почему получается так, что в подобных случаях сексуальные, нежные или хотя бы дружеские чувства не направлены в сколько-нибудь значительной степени на женщин.
