Смысл первого можно выразить так: «Я так сильно тебя люблю, поэтому ты должен любить меня тоже». Это может принимать разные формы, но основная позиция одна и та же. Это очень распространенная установка в любовных отношениях.
Вы также знакомы и с апелляцией к жалости. Это предполагает полное неверие в любовь и убежденность в изначальной враждебности других людей. При определенных обстоятельствах невротик ощущает, что он может чего-то добиться, только подчеркивая свою беспомощность, слабость и невезение.
Последний путь представляет собой угрозы. Его прекрасно выражает берлинская поговорка: «Люби меня, или я тебя убью». Мы наблюдаем эту установку достаточно часто как в анализе, так и в повседневной жизни. Это могут быть открытые угрозы причинить вред другому или себе, покончить с собой, подорвать репутацию и т. п. Они могут, однако, быть и замаскированными – выражаясь, например, в форме болезни, – когда то или иное желание любви не удовлетворено. Существует бесчисленное множество способов, которыми могут выражаться бессознательные угрозы. Мы наблюдаем их в самых разных взаимоотношениях: в любовных связях, браках, а также в отношениях между врачом и пациентом.
Как можно понять эту невротическую потребность в любви с ее чрезмерной интенсивностью, навязчивостью и ненасытностью? Существует несколько возможных истолкований. Можно было бы счесть это не более чем инфантильной чертой, но я так не думаю. По сравнению со взрослыми дети действительно больше нуждаются в поддержке, помощи, защите и тепле – Ференци написал несколько хороших статей по этому поводу. Это так, потому что дети более беспомощны, чем взрослые. Но здоровый ребенок, растущий в семье, где с ним хорошо обращаются и где он чувствует себя желанным, где по-настоящему теплая атмосфера, – такой ребенок не будет ненасытным в своей потребности в любви. Если он упадет, то может подойти к матери за утешением. Но ребенок, вцепившийся в мамин передник, – уже невротик.
Можно было бы также подумать, что невротическая потребность в любви является выражением «фиксации на матери». Это, похоже, подтверждается сновидениями, в которых прямо или символически проявляется желание припасть к материнской груди или вернуться в лоно матери. В биографии этих людей действительно обнаруживается, что они или не получили достаточно любви и тепла от матери, или что уже в детстве их привязанность к матери приняла чуть ли не форму навязчивости. Похоже, что в первом случае невротическая потребность в любви является выражением стойкого стремления к материнской любви, которую не удалось получить в раннем возрасте. Это, однако, не объясняет, почему такие дети столь упорно держатся за требование любви, вместо того чтобы поискать другие возможные решения – например, полностью удалиться от людей. Во втором случае можно подумать, что это непосредственное повторение цеплянья за мать. Такое истолкование, однако, просто отбрасывает проблему на более раннюю стадию, в более раннюю фазу, не проясняя ее. По-прежнему остается без объяснения то, почему этим детям прежде всего было так необходимо цепляться за своих матерей. В обоих случаях вопрос остается без ответа. Какие же динамические факторы сохраняют в дальнейшей жизни установку, приобретенную в детстве, или не позволяют отойти от этой инфантильной установки?
Во многих случаях очевидным истолкованием кажется то, что невротическая потребность в любви есть проявление необычайно выраженных нарциссических черт. Как я указывала ранее, такие люди действительно не способны любить других. Это настоящие эгоцентрики. Я полагаю, однако, что слово «нарциссический» следует употреблять весьма осторожно. Между себялюбием и эгоцентризмом, основанным на тревоге, имеются существенные различия. Невротики, которых я имею в виду, могут как угодно относиться к себе, но только не хорошо. Как правило, они относятся к себе как к злейшему врагу и открыто презирают себя. Как я покажу в дальнейшем, им нужно быть любимыми, чтобы почувствовать себя в безопасности и повысить свою поврежденную самооценку.
Еще одним возможным объяснением является страх утраты любви, который Фрейд рассматривал в качестве специфической особенности женской психики. Действительно, в этих случаях страх потерять любовь очень велик. Однако я задаю вопрос: не нуждается ли в объяснении само это явление? Я думаю, что его можно понять, если мы узнаем, какое значение придает человек тому, что его любят.
Наконец, мы должны спросить, не является ли чрезмерная потребность в любви на самом деле либидинозным феноменом? Фрейд, несомненно, ответил бы утвердительно, потому что, согласно его представлениям, любовь в своей основе есть сексуальное желание, сдержанное в отношении цели. Хотя мне кажется, что эта концепция, мягко говоря, не доказана. Этнологические исследования указывают на то, что связь между нежностью и сексуальностью представляет собой сравнительно позднее культурное приобретение. Если рассматривать невротическую потребность в любви как изначально сексуальное явление, то было бы трудно понять, почему оно встречается также у тех невротиков, которые живут удовлетворительной половой жизнью. Более того, эта концепция неизбежно привела бы нас к тому, чтобы рассматривать в качестве сексуальных феноменов не только стремление к дружеской привязанности, но и желание получать советы, стремление к защите и признанию.
Если акцент делается на ненасытности невротической потребности в любви, то весь феномен являлся бы – в терминах теории либидо – выражением «орально-эротической фиксации» или «регрессии». Эта концепция означает готовность свести весь комплекс психологических явлений к физиологическим факторам. Я считаю, что такое предположение не только несостоятельно, но и делает понимание психологических явлений еще более сложным.
Не говоря уже о надежности таких объяснений, все они страдают от того, что фокусируются лишь на частном аспекте явления, то есть либо на стремлении к любви, либо на ненасытности, зависимости и эгоцентризме. Из-за этого становится трудно увидеть явление в целом. Мои наблюдения в аналитической ситуации свидетельствуют, что все эти многочисленные факторы представляют собой лишь разные проявления и выражения одного феномена. Мне кажется, что мы можем понять явление в целом, если рассматривать его как один из способов защиты от тревоги. Действительно, эти люди страдают от чрезмерной базальной тревоги, и вся их жизнь показывает, что бесконечный поиск ими любви является еще одной попыткой успокоить эту тревогу.
Наблюдения, проведенные в аналитической ситуации, отчетливо показывают, что потребность в любви возрастает, когда на пациента давит какая-то особая тревога, и что она исчезает, когда эту связь он осознает. Поскольку анализ неизбежно пробуждает тревогу, становится понятным, почему пациент снова и снова пытается вцепиться в аналитика. Мы можем наблюдать, например, как пациент, находясь под гнетом вытесненной ненависти к аналитику и исполненный из-за этого тревоги, начинает в такой ситуации искать его любви или дружбы. Я полагаю, что значительная часть того, что называют «позитивным переносом» и интерпретируют как воспроизведение изначальной привязанности к отцу или к матери, на самом деле является желанием найти успокоение и защиту от тревоги. Девиз таков: «Если ты меня любишь, то не обидишь». Как неразборчивость при выборе объекта любви, так и навязчивость и ненасытность желания становятся понятны, если рассматривать их как выражение потребности в успокоении. Я полагаю, что значительной части зависимости, в которую так легко попадает пациент при анализе, можно избежать, если выявить эти связи и раскрыть их во всех деталях. По моему опыту, добраться до сути реальных проблем тревоги можно гораздо быстрее, если проанализировать потребность пациента в любви как попытку оградить себя от тревоги.
