— Не настолько, насколько надо, сэр, — сказал Хорнблауэр скорее изумленный, чем польщенный осведомленностью Коллинза. — Я мог бы найти дело для человека, который говорит по-французски в точности как француз.
— Есть такой Котар, — произнес Коллинз, задумчиво потирая подбородок. — Лейтенант на «Мальборо». Он с острова Гернси. Говорит по-французски, как француз, — я так понимаю, говорил на нем в детстве. Зачем он вам нужен?
— Адмиральский катер у борта, сэр, — доложил Пелью запыхавшийся посыльный.
— Сейчас я не успею вам рассказать, сэр, — сказал Хорнблауэр. — Я могу изложить план сэру Эдварду. Но все будет без толку, если не найдется человек, в совершенстве владеющий французским.
Капитаны уже стояли на переходном мостике. Коллинз, в соответствии с этикетом, должен был спуститься в катер прежде Корнваллиса.
— Я отправлю Котара к вам, — поспешно сказал Коллинз, — вы сможете на него посмотреть.
— Спасибо, сэр.
Корнваллис уже благодарил хозяина и прощался с остальными капитанами. Коллинз ненавязчиво и в то же время на удивление быстро проделал то же самое и исчез за бортом. Корнваллис последовал за ним, провожаемый традиционными почестями — почетный караул, оркестр, фалрепные. В то же, время с верхушки фор-стеньги спустили его флаг. Адмирал отбыл, и гичка за гичкой стала подходить к борту, сверкая свежей краской, с командой, разодетой в пошитую за капитанский счет форму. Капитан за капитаном исчезал за бортом, строго в порядке старшинства. Наконец подошла неприглядная шлюпочка с «Отчаянного». Ее матросы были в том, что им выдали на вещевом складе в день поступления на судно.
— До свидания, сэр, — сказал Хорнблауэр, протягивая Пелью руку.
Пелью пожал сегодня столько рук, столько произнес прощальных слов, что Хорнблауэр постарался распрощаться как можно короче.
— До свидания, Хорнблауэр, — сказал Пелью, и Хорнблауэр поспешно отступил назад, отдавая честь. Дудки свистели, пока его голова не поравнялась с главной палубой, а потом он рискованно прыгнул в шлюпку — в перчатках, в шляпе и со шпагой — и все это было старое и заношенное.
10
— Пользуюсь случаем, мистер Буш, — сказал Хорнблауэр, — повторить то, что уже говорил. Мне очень жаль, что вам не представляется возможность отличиться.
— Ничего не поделаешь, сэр. Такова служба, — произнес голос из темноты напротив Хорнблауэра. Слова были философские, но в голосе звучала горечь. Это — часть общего безумия войны: Буш огорчен, что ему не позволили рискнуть жизнью, а Хорнблауэр, которому этот риск предстоит, вынужден Буша утешать, говорить спокойным официальным тоном, словно нисколько не волнуется — словно нисколько не боится.
Хорнблауэр достаточно хорошо разбирался в себе и знал: если случится чудо, если придет приказ, запрещающий ему лично участвовать в предстоящей вылазке, он почувствует облегчение — облегчение и радость. Но это было абсолютно невозможно — в приказе четко говорилось, что «высадкой должен командовать капитан „Отчаянного“ Горацио Хорнблауэр». Почему, объяснялось в предыдущем абзаце — «…так как лейт. Котар старше лейт. Буша». Котара невозможно было назначить командиром десанта, набранного из матросов чужого судна; не мог он служить под началом офицера с меньшим стажем. Единственным выходом из тупика было назначить командиром Хорнблауэра. Пелью, писавший эти приказы в тишине своей великолепной каюты, походил в этот момент на валькирию из скандинавской легенды, приобретшей недавно в Англии странную популярность — он был вершителем судеб. Росчерк его пера мог означать, что Буш останется жить, а Хорнблауэр погибнет.
Но у дела была и другая сторона. Хорнблауэр неохотно признался себе, что его не порадовало бы, если б командовать десантом назначили Буша. Задуманная операция требовала быстроты и точности, на которые Буш мог оказаться неспособен. Как ни странно, Хорнблауэр радовался, что командует он сам. По его мнению, радость эта была одним из проявлений слабых сторон его характера.
— Вы хорошо помните приказы на время до моего возвращения, мистер Буш? — спросил Хорнблауэр. — И на случай, если я не вернусь?
— Да, сэр.
Упоминая, словно между прочим, о своей возможной гибели, Хорнблауэр почувствовал, как по спине пробежал холодок. Через час он может превратиться в застывший обезображенный труп.
— Тогда я пойду подготовлюсь сам, — сказал он с притворно беззаботным видом.
Не успел он войти в каюту, как появился Гримс.
— Сэр! — сказал Гримс.
Хорнблауэр обернулся. Гримсу было немногим больше двадцати, он был худощав и возбудим. Сейчас лицо его было бледно (капитанский вестовой мало времени проводил на палубе под солнцем), губы сильно дрожали.
— В чем дело? — резко спросил Хорнблауэр.
— Не берите меня с собой, сэр! — выкрикнул Гримс. — Я ведь не нужен вам, сэр, ведь правда, сэр?
Хорнблауэр опешил. За долгие годы службы он ни с чем подобным не сталкивался. Это трусость; при желании это можно даже расценить как бунт. За пять последних секунд Гримс совершил преступление, карающееся даже не кошками, а виселицей. Хорнблауэр смотрел на него в упор, не в состоянии произнести ни слова.
— От меня не будет никакого проку, сэр, — выговорил Гримс. — Я… я могу вскрикнуть!
Это серьезно. Хорнблауэр, отдавая приказы к предстоящей вылазке, назначил Гримса своим посыльным и адъютантом. Сделал он это особо не раздумывая — он был весьма небрежным вершителем судеб. Теперь он получил урок. Перепуганный насмерть человек может погубить всю операцию. Но в первых словах, которые Хорнблауэр произнес звучали прежние его мысли.
— Я могу повесить тебя, клянусь Богом!
— Нет, сэр! Нет, сэр! Пожалуйста, сэр… — Гримс был на грани обморока. Еще немного и он рухнул бы на колени.
— Бога ради… — начал Хорнблауэр.
Он почувствовал омерзение, не к трусости, а к неспособности ее скрыть. Потом Хорнблауэр спросил себя, какое он имеет право презирать трусость. Потом он подумал о благе службы, потом… Нельзя терять время на все эти банальные рассуждения.
— Хорошо, — рявкнул он. — Ты останешься на борту. Заткни пасть, болван!
Гримс хотел было рассыпаться в благодарности, но слова Хорнблауэра заставили его замолчать.
— Я возьму Хьюита со второй шлюпки. Позови его.
Минуты бежали, как всегда перед ответственной операцией. Хорнблауэр пропустил пояс в петли на ножнах абордажной сабли и застегнул его. Шпага будет мешаться, задевать за все, — для того, что он задумал, абордажная сабля куда сподручнее. Он еще раз обдумал, брать ли пистолет, и решил не брать. Пистолет иногда полезен, но в данном случае это серьезная помеха. Для сегодняшней операции было подготовлено более тихое оружие — длинная колбаса из парусины, с петлей для запястья, наполненная песком. Хорнблауэр положил ее в правый карман.
Явился Хьюит. Надо было быстро объяснить ему, что от него потребуется. Косой взгляд, которым Хьюит наградил Гримса, явственно выражал его чувства, но сейчас не было времени говорить об этом — с Гримсом можно будет разобраться позднее. Хорнблауэр показал Хьюиту содержимое узелка, первоначально предназначавшегося Гримсу — кремень и огниво на случай, если погаснет потайной фонарь, промасленное тряпье, быстрый и медленный огнепроводный шнуры, фальшфейеры. Хьюит внимательно все осмотрел и взвесил на руке мешочек с песком.
