Из-за охотничьих трофеев у него нередко происходили серьезные ссоры с братом, графом Прованским. А трофеев было немало. За четырнадцать лет правления Людовика XVI 35 раз устраивалась охота на лесную дичь, 104 раза — на диких кабанов, 1473 раза — на оленей и косуль.
Насколько мы знаем, он практически ничего другого не записывал в своем дневнике, кроме результатов охоты да еще того, где он слушал мессу. Когда не было выездов на охоту, то даже в самые бурные дни революции он писал: «Никаких событий не произошло». Мы не знаем, следует ли воспринимать это как признак духовной ограниченности; в конце концов, дневник — дело сугубо личное, а охота и религия занимали в сердце Людовика XVI главное место.
Кроме того, он питал слабость к бухгалтерскому учету и вел финансовые книги, куда записывал, на что потратил карманные деньги, в графу «дебет» аккуратно заносил свои карточные выигрыши, отмечал и суммы, выдаваемые «королевскому секретарю» (эту должность он предназначил самому себе). Довольно часто фигурируют в этих записях 12 000 ливров, которые королева получала на личные нужды. Но наряду с этим Людовик скрупулезно перечисляет, что заплатил за воду для купанья 3 ливра, за сапоги — 36 ливров, за баранью ногу — 1,5 ливра, за две бутылки красного вина — 1 ливр, за двенадцать свежих селедок — 3 ливра… Эти записи производят более чем странное впечатление, поскольку королевский двор обслуживали восемь сапожников, которые ежегодно получали из казны огромные суммы, а королевский рот, как называли дворцовую кухню, каждый день поглощал несколько тысяч ливров. И тут бесполезно пытаться что-то понять, ибо нет ничего более загадочного, чем финансовые дела Старого режима. Похоже, иногда и сам Людовик XVI запутывался в этих делах, потому что в 1782 году, например, он записывает в свой гроссбух, что в его расчеты вкралась какая-то ошибка, поскольку он обнаружил у себя в шкатулке энную сумму, о которой совершенно забыл, и теперь все расчеты надо начать сначала. Эта «энная сумма» составляла 42 377 ливров.
Внешность его не производила приятного впечатления на окружающих. Он с детства был склонен к полноте, а с годами все больше расплывался, прибавляя в весе, несмотря на то, что довольно много двигался. Эта тучность не являлась следствием какой-то болезни, тут все гораздо проще: дело в том, что он так же, как и его знаменитый предок Людовик XIV, поглощал невероятное количество съестного.
Обед, который подавали королевской семье (причем Мария Антуанетта в присутствии родственников мужа почти не притрагивалась к еде), состоял из пятидесяти блюд: суп, говядина с капустой, телячье филе, потроха индейки в консоме, молочный поросенок под хреном, свиная отбивная, филе из крольчатины, холодная индейка с каштанами, куриная печенка в сметане и т. д. и т. п., не говоря уже о различных салатах, закусках, сластях и фруктах. Если даже Людовик XVI и не ел все подряд, то, во всяком случае, ни в чем себе и не отказывал.
Он был не только очень толстым, но и до крайности неряшливым. Еще в бытность свою дофином он произвел настолько неблагоприятное впечатление на неаполитанского посла, что тот написал королеве Марии Каролине: «Он напоминает дикаря, выскочившего из леса». Мадам Кампан, которая относилась к нему довольно доброжелательно, охарактеризовала его следующим образом: «Черты его лица отмечены печатью благородства и меланхолии, походка лишена пластичности и тяжеловата, и сразу же бросается в глаза его чрезвычайная неопрятность. Хотя прическу ему делает превосходный парикмахер, волосы у него вечно растрепанные, поскольку он не следит за ними. Голос не грубый, но все же неприятный; когда он в разговоре начинает горячиться, в его голосе появляются визгливые интонации».
Этот портрет прекрасно дополняла и свойственная Людовику невыдержанность. У него явно была некоторая склонность к бузотерству: он не раз устраивал потасовки со своим братом графом Прованским в присутствии жены и ее камеристки. Любил грубые шутки и позволял себе довольно-таки плебейские выходки, демонстрируя свою неприязнь к аристократизму двора.
Во время визита Франклина в Париж горожане с большим энтузиазмом чествовали этого прославленного изобретателя громоотвода и героя борьбы за независимость Америки, и многие дамы носили модные тогда медальоны, на которых была выгравирована надпись: «Он отвоевал у неба молнию, а у тиранов — скипетр». Король заказал в Севре ночной горшок, на днище которого велел сделать ту же надпись, и послал его графине Диане де Полиньяк, восторженной почитательнице Франклина.
Он был неприхотлив во всем, кроме еды. Ненавидел дворцовую роскошь и сразу после вступления на престол начал бороться с ней, упраздняя всякие придворные ритуалы, чем сразу вызвал к себе неприязнь со стороны аристократии. При дворе существовало одно странное ведомство, которое называлось «Маленькие удовольствия». В его функции входило обеспечивать королю всевозможные развлечения. Когда начальник этого ведомства Лаферте впервые предстал перед Людовиком XVI, тот в недоумении спросил:
— Кто вы такой?
— Я интендант «Маленьких удовольствий», сир.
— Для меня единственное удовольствие — это прогуливаться по парку, — сказал король.
Но главной его добродетелью и, можно сказать, основной чертой характера являлось мягкосердечие. Он питал откровенную симпатию к простым людям, и поэтому так трогательно и искренне прозвучали сказанные им однажды слова:
— Только господин Тюрго и я любим этот народ.
Он страшится жестокости и крови, легко, в духе своей эпохи, впадает в умиление, причем в этом нет ничего наигранного, все идет от чистого сердца. Он роняет слезы, когда в придворном театре играют классическую драму Шамфора «Мустафа и Занжир», в которой воспевается братская любовь, то есть и братьев своих он тоже любит, как бы странно это ни звучало, если учесть известные нам обстоятельства.
Мы могли бы долго перечислять его достоинства, что было бы вполне справедливо после того, как уже достаточно сказали о его недостатках. Но это лишнее. За последовавшие десятилетия роялистски настроенные историки только и твердили о доброте и великодушии Людовика XVI.
Нужно все-таки учесть, какая пропасть отделяла короля от простых смертных. С самого рождения он жил в настолько обособленном, изолированном мире, что у него неизбежно должно было притупиться чувство реальности. Он не знал людей, не мог понять, что стоит за их поступками. И поэтому не почувствовал опасности, грозившей трону, не смог из тронного зала увидеть надвигавшейся грозы…
Можно сказать, что доверие к людям и прочие добродетели Людовика XVI в не меньшей степени способствовали подготовке революции, чем злодеяния его предков, и даже трудно представить себе более неподходящую для того периода фигуру на французском престоле. Именно это имел в виду Сент-Бёв, когда писал: «Его религиозная и гуманная натура отнюдь не способствовала ему в выполнении высокой исторической миссии; он был склонен к жертвенности и при своем слабоволии не мог достичь величия иным способом, нежели надев мученический венец… В последний день Мария Антуанетта пыталась воздействовать на мужа, чтобы он встретил свой роковой час как подобает королю, потомку Людовика XIV, но эти попытки не увенчались успехом».
