Гибельным для французской короны оказалось то, что Людовик XVI по духу был скорее потомком Людовика Святого, чем Людовика XIV.
Глава одиннадцатая
ПРИГОВОР
Следствие длилось несколько месяцев. Арест Николь и Рето в корне изменил ситуацию: от нагроможденных Жанной измышлений камня на камне не осталось, когда д’Олива призналась, что изображала королеву в беседке Венеры, а Рето — в том, что подделывал письма Марии Антуанетты. Двенадцатого апреля Жанне устроили очную ставку с Рето и д’Олива, и в конце концов у нее уже не осталось никакой возможности отрицать очевидное. Признание далось ей через силу: она на глазах утратила всю свою фанаберию, разрыдалась и грохнулась в обморок. Тюремный надзиратель подхватил ее на руки и понес обратно в камеру. По дороге она очнулась, укусила его в шею — и он ее уронил.
Когда попытка свалить все на Калиостро потерпела неудачу, ее осенила новая идея: объявить главным злоумышленником Рогана. Якобы она была лишь слепым орудием в его руках, даже не подозревая, о чем идет речь. А когда и эта идея оказалась нежизнеспособной, начала симулировать сумасшествие. Разбила в своей камере все, что смогла; отказывалась ходить на допросы, объявляла голодовку. Заходя в камеру, надзиратели обнаруживали ее под койкой в чем мать родила.
Калиостро на допросах держался с большим достоинством, спокойно парируя яростные нападки Жанны, и однажды настолько вывел ее из себя, что она в сердцах запустила в него подсвечником, но промахнулась и при этом обожгла себе руку горящей свечой. А перед Рето де Вилье великий маг произнес внушительную проповедь на моральные темы. Если ему верить, говорил он до тех пор, пока не выдохся, и заслужил горячую благодарность судей.
Но когда он оставался наедине со своими мыслями, силы покидали его и наваливалась страшная усталость. Процесс утомил его больше, чем всех остальных. Его темпераментная итальянская натура уже не выдерживала одиночества, тюремных стен и постоянного напряжения. Калиостро был на грани нервного срыва, и за ним постоянно следили, опасаясь, как бы он не наложил на себя руки.
Роган до поры до времени проявлял полнейшее самообладание. Когда его дело передали в парламент и он перестал считаться королевским арестантом, ему запретили принимать посетителей и вообще сильно ограничили в правах. Доступ к нему был разрешен только врачам, так как он мучился почечными коликами. Попутно врачи тайком передавали его адвокату письма, которые он писал симпатическими чернилами. Постепенно Роган начинал сдавать и выглядел все более усталым, однако не переставал проявлять трогательную заботу о людях, к которым чувствовал искреннее расположение: например, он просил своего адвоката непременно величать Калиостро графом, дабы не травмировать его самолюбие. А в глубине души у Рогана жила тревога гораздо более сильная, чем та, которую он испытывал за судьбы других людей и за свою собственную: он переживал за королеву. «Напишите мне, — просит он адвоката, — правда ли, что королева до сих пор предается скорби?..»
В те времена было принято, чтобы адвокаты, участвовавшие в процессах, которые вызывали у публики повышенный интерес, выступали затем с мемуарами или публиковали отчеты об этих процессах; именно в таком качестве, например, делал первые шаги на литературном поприще Бомарше. Публика уже с нетерпением ждала мемуаров об этом нашумевшем процессе, и вскоре они начали появляться с завидной регулярностью, вызывая огромный ажиотаж. Первым выпустил в свет свои мемуары Дуайо, адвокат Жанны, и 10 000 экземпляров, доставленных из типографии, он тут же распродал возле своего дома, а 5000 отправил книготорговцам. Этот Дуайо был пожилым человеком и в последнее время почти не занимался адвокатской практикой. Жанна совершенно вскружила старику голову, он поверил ей безоговорочно и со стариковской обстоятельностью воспроизвел все ее умопомрачительные бредни. Что, естественно, приумножило интерес читателей к книге.
Адвокат Калиостро, молодой Тилорье, сразу смекнул, что ему в руки идет удача и есть шанс прославиться. Калиостро дал ему массу фактического материала, записав по-итальянски свои воспоминания, а Тилорье, проявив незаурядное литературное дарование, обработал их в соответствии с духом времени и со вкусами парижан. Книга имела большой читательский успех, и многие рецензенты с похвалой отозвались о первом произведении молодого автора. Что же касается прямых обязанностей Тилорье, то тут у него особых хлопот не было: Калиостро сумел доказать, что он приехал в Париж только на другой день после того, как Роган заключил сделку с ювелирами.
Адвокат Николь д’Олива мэтр Блондель, также человек довольно молодой, написал маленький лирический шедевр, на который публика набросилась с жадностью и величайшим наслаждением, ибо узрела в нем те же черты сентиментализма, которые проявились до этого в «Манон Леско» и свойственны будут созданной позже «Даме с камелиями». Всех потрясла непорочность юной Николь, ибо нет на свете существа более непорочного, чем целомудренная куртизанка.
Произведение Блонделя разошлось двадцатитысячным тиражом. Немалым успехом пользовались и сочинения защитников менее значительных персон: Рето де Вилье, мадам Калиостро и других, в общем-то случайно впутавшихся в эту историю. Но ни с чем не сравнить тот интерес, с которым ожидалось появление мемуаров мэтра Тарже, адвоката кардинала. Тарже был академиком, одним из авторитетнейших членов городской коллегии адвокатов. Наконец, шестнадцатого мая долгожданный опус вышел в свет — и всех разочаровал. Написанный весьма основательно и пересыпанный перлами академического и цицероновского красноречия, он при всем том содержал одну лишь голую правду. Никакой лирики, никаких фантазий.
Наряду с мемуарами на головы читателей обрушился мутный поток памфлетов. Борзописцы-конъюнктурщики в погоне за сенсацией не желали отставать от моды. Каждый стремился добавить к уже известным фактам что-то свое. Писали, что после свидания в беседке Венеры Роган и д’Олива провели вместе следующую ночь, причем он не сомневался, что держит в объятиях королеву. Писали, что де ла Мот уже находится в Турции, ему сделали обрезание и он стал пашой. Чем оскорбительнее и бесстыднее был памфлет, тем большим успехом пользовался он у падкой до сплетен публики. Исключительно популярным героем этой расцветшей пышным цветом бульварной беллетристики стал Калиостро. Но на первом месте, конечно, была королева…
Во всех газетах печатались карикатуры на участников процесса, причем в этом ажиотаже издатели проявляли крайнюю безответственность, и случались скандальные накладки: так, например, под шаржированным изображением супруги председателя парламента Сен-Винсента стояла подпись: «Жанна де ла Мот», а под именем графа де ла Мота фигурировал герцог Монбазон.
Но как правительство терпело все это? Разве тогда не было цензуры? Была, конечно; в принципе, принимались меры для контроля над печатной продукцией, но все эти меры оказывались столь же малоэффективными, как и многие начинания правительства в тот период. Кое-кого из анонимных памфлетистов изобличали и оштрафовывали, а их сочинения сжигали, но дальше дело не шло. Полиция не выказывала особого усердия, поскольку ходили слухи, что автором наиболее злых памфлетов является не кто иной, как министр финансов Калонн, а многие щелкоперы пользуются покровительством герцога Орлеанского и действуют по его прямым указаниям.
