— Я бы на вашем месте не стал придавать значение этим пустякам. Вполне вероятно, что вечером вы обнаружите свои патроны там же, где они были. Не иначе как дворецкий заключил какое-нибудь дурацкое пари с поваром. Такое уже случалось. А всадник вам примерещился. Если бы он действительно шастал вокруг замка, я бы наверняка знал об этом… Я основательно изучил историю нашей семьи, — продолжал он, — и смею вас заверить: за последние двести лет в Ллэнвигане, к сожалению, не происходило ничего из ряда вон выходящего, за исключением семейных конфликтов, которые не имели серьезных последствий.
Пока мы спускались в столовую, я уже немного успокоился. За время завтрака Мэлони ни словом не обмолвился о наших ночных приключениях.
Цинтия Пендрагон, сидевшая за столом в простом спортивном костюме, уже не вызывала во мне той робости, как вчерашним вечером. Теперь я смотрел на нее гораздо смелее и пришел к выводу, что, если бы даже за ней не стояли ни Пендрагон, ни Ллэнвиган, ни несколько столетий прекрасной английской истории, она ни на йоту не утратила бы своей привлекательности.
Самым красивым у нее был лоб. Высокий и чистый, он доминировал на лице, отмеченном печатью ума и добропорядочности. Особого упоминания заслуживали огромные голубые глаза и слегка выпяченная верхняя губа, придававшая лицу несколько надменное выражение.
После завтрака Осборн и Мэлони отправились играть в гольф, а я собрался пойти в библиотеку. Меня уже ждал угрюмый дворецкий с бородой а-ля Франц Иосиф.
К моему величайшему удивлению, Цинтия не пошла с любителями гольфа, хотя в данный момент ей было самое место на спортивной площадке, а предпочла присоединиться ко мне. Не скажу, что это меня чертовски обрадовало. Когда-то магометане изгнали женщин из рая. Будь моя воля, я бы запретил женщинам также и посещать библиотеки, особенно хорошеньким. Само их присутствие там мешает сосредоточиться на чтении.
— Вы любите книги? — спросил я с глупым видом.
— О, книги — это моя страсть. Особенно я люблю читать об уэльских обычаях. Вообще я всегда мечтала стать сельской учительницей, работать в какой-нибудь глухой деревушке, затерянной в горах, и собирать материалы по этнографии. Но мой дядя не одобрил этих замыслов. Сказал, что мне не подобает заниматься такими глупостями.
Должен признаться, страсть к чтению несколько противоречила моему представлению о племяннице графа Гвинеда. Гораздо естественнее было бы, если б она призналась, что вообще незнакома с грамотой. Но, по всей видимости, на темном генеалогическом древе Пендрагонов время от времени произрастают и интеллигентные люди.
Мы вошли в библиотеку. Это оказался узкий и очень длинный зал, вдоль стен которого высились полки, уставленные книгами. Все книги были в одинаковых переплетах, на всех корешках стоял герб Пендрагонов, украшенный крестом и розами.
Меня охватило ни с чем не сравнимое блаженство, как всегда, когда я вижу такое множество книг. Мне хотелось с головой броситься в это книжное море и купаться в нем до скончания века, с наслаждением впитывая в себя всеми порами удивительный аромат старинных фолиантов.
Цинтия с нескрываемой гордостью показала мне главные ценности библиотеки: уэльские кодексы. Причем с особым удовольствием продемонстрировала те несколько манускриптов, которые были не на латинском, а на валлийском языке.
— Видите, какое для меня здесь обширное поле деятельности, — сказала она. — Как замечательно было бы прокомментировать и издать эти рукописи, которых не найти ни в каком другом месте. Я могла бы внести неоценимый вклад в историю кельтской литературы.
— Пожалуй. Но вы отдаете себе отчет в том, какая это огромная работа? Этим должны заниматься старые искушенные в книжных премудростях профессора, а не молодые красивые аристократки.
Цинтия покраснела.
— Я вижу, вы считаете, что я такая же, как все английские девушки, у которых на уме одни танцы да наряды, а за душой ничего нет.
— Боже упаси, — ответил я. — Достаточно только взглянуть на вас, чтобы понять, как вы интеллигентны.
Туг я, конечно, слегка загнул. Она была слишком хорошенькой, чтобы кто-то мог всерьез допустить такое. Но уж если ей так нравится разыгрывать из себя интеллигентную особу, почему же не сделать девушке приятное? Тем более что для меня это проще, чем рассуждать, например, о спорте.
Она показала мне персидские кодексы, которые в конце прошлого столетия собирал Пендрагон, обитавший в восточных колониях. Я был неравнодушен к подобным манускриптам, к тому же чувствовал себя специалистом в этой области после того, как побывал на Большой персидской выставке в лондонском «Бэрлингтон Хаузе».
Тут было почти два десятка таких кодексов, и я пребывал на верху блаженства, с упоением листая пожелтевшие страницы и даже не подозревая о том, какую большую роль суждено сыграть этим древним рукописям в моей судьбе. В радостном возбуждении я совершенно забыл об английских правилах хорошего тона, одно из которых строго-настрого запрещало использовать в разговоре поучительные интонации. Словно профессор, дорвавшийся до благодарной аудитории, я с пафосом изложил Цинтии все, что знал о персидских книгах и иллюстрациях. Правда, мои познания в данной области оказались не очень значительными, и, дабы не уронить свой престиж, мне пришлось дать волю фантазии.
Цинтия внимала моим речам с явным благоговением. Не думаю, что ее так уж интересовали всякие подробности научных изысканий, которые я вдалбливал ей в голову с упорством дятла, но, по всей видимости, они не слишком ее утомляли. Наверно, ей не часто приходилось выслушивать такие серьезные и скучные лекции, и она определенно прониклась ко мне уважением.
Время пролетело с невероятной быстротой — и вскоре раздался удар гонга, призывавший нас на обед. Знакомство с таким множеством прекрасных книг, как шампанское, разгорячило мою кровь, и я возбужденно спел Цинтии о том, что «зреет, зреет пшеничный колос».
— Вы, жители континента, — такие оригиналы. Совсем не похожи на нас, — сказала она мечтательно.
— Ну почему же? Я знаю многих англичан, которые любят книги.
— Я не о том. В вас есть… страстность.
И она густо покраснела.
* * *
За обедом Мэлони и Осборн беседовали о гольфе и строили планы различных экскурсий. Граф не вышел и к обеду.
Уже подали кофе и коньяк, когда дворецкий доложил о приходе сельского священника Дэвида Джонса. Это был дряхлый старик, очень нервный, с бегающим пугливым взглядом.
— Прошу простить меня за вторжение. Я, собственно говоря, хотел поговорить с графом, но он никого не принимает.
— Даже вас? — ошеломленно спросила Цинтия.
— Его, наверно, нет дома, — предположил Осборн.
— Утром его видели идущим в сторону Пендрагона, — сказал священник. — Я подумал, что к обеду он наверняка вернется. Ну что ж, очень жаль. Не буду вам мешать, сейчас пойду.
И он с тяжелым вздохом опустился на стул.
