— Ничего удивительного, что в такой обстановке у него нет ни малейшего желания калякать со мной о каких-то мистиках семнадцатого века, — сказал я со вздохом. — Думаю, другой на моем месте не принял бы его приглашение.
— Это было бы не по-джентльменски, — заметила Цинтия.
— Теперь-то я понимаю, почему из моего револьвера вынули патроны, почему рылись в моих вещах. Мы с Мэлони находимся под постоянным наблюдением, нам не доверяют. Я должен был бы сразу догадаться об этом и уехать, но мне и в голову не приходило ничего подобного. Невероятно!
Цинтия бросила на меня взгляд, полный отчаяния.
— Боже мой, как это ужасно! И все-таки я прошу вас: давайте трезво оценивать ситуацию. Войдите в положение графа… Он ведь и в самом деле не знает, с какой стороны его подстерегает опасность. Останьтесь, умоляю вас. Я понимаю, какая это жертва с вашей стороны: остаться в доме, где на вас пало такое ужасное подозрение… И все-таки сделайте это ради меня. Удовольствуйтесь пока тем, что один из членов семьи Пендрагонов в моем лице полностью доверяет вам свою жизнь. Интуиция меня еще никогда не подводила… И дядя тоже считает: кто любит книги, не может быть плохим человеком. Но у него свои причуды. Вы не должны так строго судить его. — Она протянула ко мне руки. — Я вас очень прошу, не оставляйте меня одну! У меня никого нет. Дядя весь в своих делах, с ним не поговоришь, Осборн не в счет… Доктор, мне страшно в этом замке!
Я взял ее за руки и поклялся, что останусь рядом с ней. Я понимал, что мне далеко до лихого героя американских вестернов, который шутя расправляется с главарями нью-йоркского преступного мира, когда дама его сердца находится в опасности. Но тут ведь речь шла всего лишь о моральной поддержке, о том, чтобы не оставлять девушку наедине с ее страхами.
— Цинтия, а у вас нет никаких предположений, кто бы это мог покушаться на жизнь графа?
— Нет. Даже представить себе не могу.
— Может быть, наследники Роско? — спросил я, осененный внезапной идеей. Мне вспомнилась та подозрительная история, которую рассказывал Мэлони в лондонском ночном клубе.
— Кто-кто? — удивленно переспросила Цинтия.
— Разве вы не слышали об Уильяме Роско? — в свою очередь удивился я.
— Ах да, конечно… Это был друг дяди, очень богатый человек. Постойте-ка… я теперь вспоминаю, что моя тетя герцогиня Варвик как-то предупреждала, чтобы я не произносила этого имени при дяде… вот только не помню почему. Доктор, что вам об этом известно? Расскажите!
— Я и сам не очень-то много знаю. Только то, что мне удалось уяснить со слов подвыпившего человека.
— Расскажите все, что вам известно.
— Уильям Роско якобы составил завещание, по которому в случае его насильственной смерти все его состояние переходило не к жене, являвшейся законной наследницей, а к графу Гвинеду. Он сделал это, заподозрив, что жена намеревается убить его.
— А что было дальше?
— Уильям Роско умер от тропической болезни, той же самой, которая свела в могилу вашего дедушку, семнадцатого графа Гвинеда. Его состояние перешло к жене и еще к кому-то из наследников, точно не знаю. И теперь они считают, будто граф Гвинед пытается доказать, что Уильям Роско умер не своей смертью. Если графу действительно удастся это сделать, то он станет обладателем несметных сокровищ Роско. Видимо, его таинственные лабораторные опыты связаны как раз с этим, и тогда становятся понятными покушения на его жизнь.
Цинтия задумалась.
— Глупости! — сказала она наконец. — Дядя ставит исключительно биологические опыты. Я его как-то спрашивала, и он объяснил мне, что занимается основной проблемой биологии: происхождением жизни. Исследует зарождение жизненного процесса, возможности перехода от неживой материи к живому организму.
— Но, я думаю, наследникам Роско от этого не легче. Они же не знают, чем он занимается.
— Ну конечно. И все-таки я не могу представить… просто в голове не укладывается… чтобы дядя пытался заполучить наследство Роско… Мы ведь не настолько бедные люди. Предпринимать какие-то шаги ради приумножения своего состояния — это недостойно графа Гвинеда Это не в его характере.
— А есть у графа враги?
— Не знаю. Я вообще мало знаю о нем. Мы с Осборном живем в Ллэнвигане всего три года. Дядя взял нас сюда, когда умерла наша мать. До этого я очень редко с ним встречалась, но всегда чувствовала, что он необыкновенный человек, не такой, как все. Не могу представить, чтобы у него были враги. Он выше этого. Он слишком возвышается над окружающими, чтобы конфликтовать с кем-нибудь. Поэтому у него нет и друзей.
Я не мог не согласиться с Цинтией: у меня сложилось такое же мнение о графе. Существуют люди, которым уже с рождения уготовано особое место в мире: некий заповедник возвышенных душ, куда заказан вход простым смертным. Граф, несомненно, из их числа.
* * *
Как ни странно, последующие дни протекали на редкость спокойно. Ничего сверхъестественного не происходило, и я по ночам имел возможность высыпаться. О полночном всаднике никто уже не вспоминал.
Стояла изумительная летняя погода. Парк был прекрасен, как и полагается парку, в котором человек прогуливается с молодой девушкой. Я целыми днями купался, загорал, играл в теннис, а по вечерам сидел в библиотеке, изучая старинные фолианты, которые Асаф Пендрагон привез сюда из Германии в семнадцатом веке.
Цинтия откровенно радовалась, что я остался в Ллэнвигане, где ей приходилось коротать долгие месяцы в унылом, безрадостном одиночестве. Наши отношения становились все более доверительными. Она еще больше, чем я, обожала пешие прогулки и с азартом истинного исследователя таскала меня по всем окрестностям, демонстрируя местные достопримечательности.
Ее общительность не имела границ. Постепенно я узнал обо всех вечеринках, в которых она когда-либо принимала участие, и обо всех ее подругах. Цинтия была о них не слишком высокого мнения, поскольку они не занимались фольклором, но одну из своих подруг, чье имя она мне так и не назвала, буквально боготворила. Их дружба носила налет какой-то романтической таинственности, и я даже начал испытывать что-то похожее на ревность.
Однажды Цинтия пришла ко мне в библиотеку. Передо мной на маленьком столике высилась целая гора старинных книг, а я сидел, задумчиво разглядывая вытисненный на их корешках герб с крестом и розами.
— Чем вы занимаетесь? — спросила она.
— Пока ничем, — сказал я. — Мне не дают покоя эти крест и розы.
— Доктор, я давно уже хотела вас попросить: расскажите мне о розенкрейцерах. Я знаю, что мои предки принадлежали к их числу, но понятия не имею, кто они такие.
— О них никто ничего толком не знает. Все известные мне источники утверждают, что это были члены некоего тайного братства, сложившегося в Германии в семнадцатом веке. Их называют предшественниками масонов, хотя, в отличие от масонов, они не были альтруистами и не ставили перед собой просветительских задач. Они пытались получить искусственным путем золото. Вскоре розенкрейцеры появились и в Англии. Здесь братство возглавили Роберт Флудд и ваш предок Асаф Кристиан, шестой граф Гвинед. Розенкрейцеры называли себя невидимками, и действительно их мало кто видел, а сведения об их деятельности очень разрозненны и немногочисленны.
