Поначалу все шло нормально. Преисполненный важностью возложенной на меня миссии и испытывая юношескую тягу к приключениям, я в прекрасном настроении двинулся в гору, насвистывая какой-то легкомысленный мотивчик. Я решил, что главное — добраться до вершины, а оттуда уже откроется какой-нибудь вид и можно будет сориентироваться. Но когда, я, совершенно измочаленный, поднялся на вершину, выяснилось, что тут не одна гора, а целая горная гряда. Тем временем уже стало смеркаться.
Я подошел к какому-то дереву и попытался определить его название, но из этого ничего не получилось. Для меня оно было просто деревом, абстрактным деревом.
Не беда, подумал я, пойду прямо, никуда не сворачивая, авось не заблужусь. Я закурил и двинулся вниз, стараясь соблюдать прежнее направление. Покамест я еще не чувствовал никакого беспокойства, но когда спустился в долину и обнаружил, что тропинка, по которой я шел, куда-то пропала, мне стало как-то не по себе. Старик говорил, что тропинка должна идти до самого Бетис-и-Тега. Похоже было, что я заблудился.
Самым разумным с моей стороны было бы вернуться и отыскать потерянную тропу… Но римляне никогда не поворачивают назад. И к тому же снова взбираться на крутую гору, с которой благополучно удалось спуститься… Эта мысль вызывала у меня глубокий внутренний протест.
Побродив немного по узкой долине, я обнаружил тропинку, которая сворачивала влево. Ладно, подумал я, это все-таки лучше, чем ничего. Куда-нибудь она должна меня вывести, а там разберусь. И я двинулся в путь.
А сумерки все сгущались, хотя до полной темноты было еще далеко, потому что тучи разошлись и на небе появился полумесяц в окружении нескольких звезд. Я шел сквозь глухую чащобу, которой не видно было конца, и ощущал смутную тревогу, возраставшую соразмерно с усталостью. Нет, такие прогулки явно не для меня. Я и в Лондоне-то несколько раз умудрялся заблудиться, возвращаясь из Британского музея в свою гостиницу, а тут как-никак дикий лес и даже не у кого спросить дорогу.
Я присел на пенек, зажег спичку и посмотрел на часы. Было уже восемь, время неумолимо двигалось к ночи.
Примерно через час впереди показался какой-то просвет. Я воспрянул духом и, прибавив ходу, вскоре выбрался на какую-то лужайку, над которой разливалось бледное сияние. Пройдя еще немного, я увидел озеро, отражавшее лунный свет. Прибрежные деревья в невыразимой скорби окунали свои ветви в воду, а в зарослях тростника заунывно гудел ветер.
Это было озеро Ллин-Коулд или его точная копия.
На берегу сидела старуха, латая бесконечную рыболовную сеть и время от времени бросая в воду мелкие камешки. У меня даже мысли не возникло спросить ее, как мне добраться до поселка. Мне вообще не хотелось, чтобы она меня видела. Я повернулся и поспешно углубился обратно в чащу.
С этого момента у меня окончательно пропала всякая охота к таким романтическим прогулкам. То, что произошло потом, напоминало кошмарный сон.
Я находился в кельтском лесу, где самые невообразимые вещи приобретали реальные очертания. Через каждые десять минут меня ожидало новое потрясение, и сердце мое замирало от страха. Там были кусты, похожие на ведьм, и скалы, которые напоминали присевших на корточки великанов, а над головой ухали страшными голосами филины.
В одиннадцать часов я вышел на горное плато, залитое лунным светом. Здесь не было ни фантастических деревьев, ни зловещих филинов, зато повсюду высились груды камней. Вероятно, это были кельтские захоронения, примерно так они выглядят на старых картинах.
На краю плато я увидел каменное строение довольно правильной четырехугольной формы, а подойдя поближе, обнаружил, что оно странным образом напоминает крестьянскую хижину, только без окон и дверей. Меня охватил ужас, и я хотел было броситься обратно в лес, к филинам. Нет ничего более пугающего, чем то, что не поддается объяснению. Но что-то меня удержало: то ли внезапно навалившаяся усталость, то ли чересчур разыгравшаяся фантазия. И я долго стоял, как загипнотизированный, глазея на эту немыслимую обитель какого-то лесного монстра, и перед моим мысленным взором проносились безумные видения…
Внезапно стена, перед которой я стоял, зашевелилась и раздвинулась, за ней оказалась кромешная тьма. Из этой тьмы выступила огромная фигура — с головы до пят в черном, только волосы да высокий стоячий воротник были белыми.
От ужаса я заорал нечеловеческим голосом.
У меня перед глазами, стремительно увеличиваясь в размерах, плыли фиолетовые и багровые круги, а какая-то маленькая точка становилась все ярче и ослепительнее.
Я оказался в четырех стенах. Было совсем темно, и я только на ощупь смог определить, что нахожусь взаперти. Стояла мертвая тишина.
Интересно, мелькнула у меня мысль, я уже на том или все еще на этом свете?
Я лег на каменный пол и сразу заснул, словно провалился в пропасть.
* * *
Мои дальнейшие воспоминания отрывочны и чрезвычайно сумбурны. Даже в нормальных условиях я обычно сплю очень чутко и временами путаю сон с явью, а здесь мне окончательно изменило чувство реальности.
К усталости и невероятному нервному напряжению добавилось и то, что я простудился, как всегда когда попадаю под сильный дождь, и у меня начался жар. Вероятно, этим отчасти можно объяснить провалы в памяти. Например, я, вне всякого сомнения, что-то ел и пил, поскольку не помню, чтобы меня мучили голод или жажда, но чем меня потчевали — напрочь вылетело из головы.
Естественно, ни малейшего понятия я не имею и о том, сколько меня продержали в этом кошмарном заточении. У меня остановились часы. Окон в моей темнице не было, и я, засыпая и просыпаясь через какие-то неопределенные периоды, полностью утратил чувство времени.
Единственное, что я помню отчетливо с самого начала, — это запах. Он напоминал дым ладана, но был более горьким и дурманящим. Этот запах у меня ассоциировался с какими-то названиями из книг об оккультизме: вербена, мирра, алоэ, амбра… Этот же самый запах я почувствовал и тогда, когда мимо нас с Осборном проскакал по шоссе полночный всадник.
…В комнате мерцал странный зеленоватый свет, и в этом зыбком мерцании передо мной колыхался какой-то маленький человечек. Он походил на гнома, какими их обычно изображают на картинках, одет был в некое подобие шахтерского комбинезона, а на голове носил шлем, как у авиатора, и из-под этого шлема виднелось умненькое злое личико.
Я уже понял, что мой посетитель не является субъектом вещественного мира, облеченным в конкретную плоть, и внешность его была такой же ирреальной, как колеблющийся огонек свечи. То он хлопал крыльями и кукарекал, то у него вообще не оказывалось никаких крыльев.
— Приветствую вас, Бенджамин Авраванель, — заговорил он визгливым голосом. — Сейчас я принесу вашу одежду.
— Тут какая-то ошибка, — сказал я. — Меня никогда не звали Авраванелем. И я вовсе не просил принести мне одежду.
— Неважно, — сказал гном и закукарекал.
