«Как же так? — вскричал я, забыв о присутствующих. — Что это за безрассудство? Как можно юной принцессе, впервые попавшей в другую страну, показывать сцены такой ужасной свадьбы? Неужели среди французских зодчих, декораторов, обойщиков нет ни одного человека, который понял бы, какое значение имеют картины, как они воздействуют на разум и чувства и пробуждают инстинкты?»
Похоже, Гёте был прав. Друзья успокоили его, сказав, что никому, кроме него, такое и в голову не придет.
«Юная принцесса красива и изящна и столь же жизнерадостна, сколь и импозантна, — продолжает он в куртуазной придворной манере. — Мы прекрасно видели ее сквозь застекленные дверцы кареты. Она оживленно беседовала со своими наперсницами, насмешливо поглядывая по сторонам, как будто потешалась над сопровождавшей ее толпой». То есть она уже тогда производила впечатление человека, способного проезжаться на чей-то счет.
Затем Гёте упоминает, что вслед за первым дурным предзнаменованием вскоре имело место другое, гораздо более страшное: когда дофин прибыл в Версаль, в Париже устроили салют в его честь — и от этого возник пожар. Обезумевшая толпа начала метаться по перегороженным улицам, сминая полицейские кордоны. В результате тридцать три человека погибло и несколько сот получили тяжелые травмы.
Но он не упоминает о третьем предзнаменовании, самом роковом для Марии Антуанетты: у входа в страсбургский собор ее встретил коадъютор епископа, отслуживший затем мессу. Это был герцог Луи де Роган, навредивший ей впоследствии, как никто другой.
Роганы принадлежали к числу самых аристократических семей Франции. Они утверждали, что ведут свой род от коронованных правителей Бретани. Это была маленькая, полудикая, Богом забытая провинция, пока французский король Карл VIII не женился на Анне, последней герцогине Бретани, получив в качестве приданого, весь полуостров.
К концу восемнадцатого века Роганы вынуждены были отказаться от придворных чинов, так как большая часть фамильного состояния была промотана, а того, что осталось, явно не хватало, чтобы вести достойную жизнь при дворе. Их крах в значительной степени способствовал развенчанию авторитета аристократии.
Что же касается страсбургского епископства, то оно, можно сказать, переходило в этой семье по наследству; еще за полвека до прибытия Марии Антуанетты другой Роган встречал у ворот страсбургского собора другую иностранную принцессу — Марию Лещинскую, будущую горемычную жену Людовика XV.
Герцог Луи де Роган родился в 1734 году. В 1760 он стал коадъютором у своего дяди, страсбургского епископа, и в том же году был назначен епископом Канопа, получив церковный округ, который почти пятнадцать столетий находился в руках язычников. Среди иерархов всегда было много представителей высшей знати, но начиная с семнадцатого века придворная аристократия во Франции уже полностью захватила бразды правления церковью. Не только дядя Рогана был епископом, но и его двоюродный брат Фердинанд де Роган. Герцогская семья Ларошфуко занимала сразу три епископских кресла: в Руане, Бове и Сенте. Придворные аристократы, став князьями церкви, не переродились духовно и не изменили свой образ жизни — и это одна из причин того, что в восемнадцатом веке церковь во Франции в значительной степени утратила свое влияние. Между высшим духовенством и малообеспеченными рядовыми священниками была такая же пропасть, как между аристократией и народом. Когда вспыхнула революция, ее успех предрешило то, что в решающий момент низшее духовенство встало на сторону народа.
Луи де Роган имел не только духовный сан; в 1761 году он был избран в число «бессмертных», став членом Французской Академии. В 1789-м из тридцати восьми членов Академии (два места вакантных) семеро принадлежали к родовитой знати, а пятеро имели высший духовный сан. В прежние времена, при Людовике XIV, и епископы, и академики в большинстве своем являлись представителями мещанского сословия.
Можно ли с уверенностью сказать, что за человек был Луи де Роган? По свидетельству современников, он отличался изысканными манерами, а также находчивостью и чувством юмора, благодаря чему слыл остроумным собеседником, и к тому же обладал незаурядным ораторским даром, так что академикам не приходилось краснеть за него. Он был не только светским львом, но и добрым человеком: почитатели герцога отмечают его трогательную склонность к филантропии.
Но все это — ничего не значащие сведения. Не слишком много прибавляют к этому и дошедшие до нас портреты герцога. Мы видим тонкие черты не очень выразительного лица, которое выдает лишь изнеженную натуру позднего ребенка. Он похож на человека, о котором нельзя составить определенного мнения. Можно было бы сказать: не родись он герцогом, он ничем не отличался бы от остальных людей. Но Роган как раз родился герцогом, и вся родословная Роганов так же неотделима от его сущности, как какое-нибудь врожденное заболевание, и точно так же определяла его характер и судьбу, как, скажем, чахотка или неврастения определяют поведение человека.
Поэтому судить о нем следует исходя не из каких-либо индивидуальных качеств, а из его общественного положения.
Роган был великосветским человеком, вельможей в золотой век аристократии, когда аристократизм еще не считался причудой, а был господствующим образом жизни, когда вся Европа, можно сказать, трудилась для того, чтобы обеспечить высшей знати высокий уровень жизни. В подтверждение сказанного приведем несколько показательных фактов из биографии Рогана.
После прибытия Марии Антуанетты во Францию Роган недолго оставался коадъютором. Его влиятельные тетушки мадам де Гименей и мадам де Марсан с помощью госпожи дю Барри и ее ставленника министра иностранных дел д’Агильона выхлопотали для него у стареющего Людовика XV место посланника в Вене. Поскольку Франция и Австрия в это время были союзниками, хотя и верными, но чересчур мнительными, то наиважнейшими дипломатическими постами в Европе считались должности французского посла в Вене и австрийского — в Версале. Австрийский посол граф Мерси д’Аржанто был одним из самых влиятельных людей в Париже; он обладал буквально министерской властью, он являлся наставником юной Марии Антуанетты, его любовницей была самая красивая звезда парижской Оперы… Роган, вдохновленный его примером, жаждал добиться такой же популярности в Вене, которая считалась вторым городом после Парижа по умению красиво жить.
А теперь приведем кое-какие интересные цифры. Роган привез с собой в Вену целый табун из пятидесяти рысаков и многочисленный штат конюхов для ухода за ними, шестерых пажей из самых знатных семей Эльзаса и Бретани и к ним двух учителей — фехтования и латыни, шестерых камердинеров, метрдотеля, экономку, двух гайдуков, четырех рассыльных, двенадцать лакеев, двух швейцаров (одного — тощего, как жердь, — к входной двери, другого — чрезвычайно дородного — к воротам), шестерых музыкантов для развлечения гостей во время трапез, казначея, мажордома, четырех высокородных чиновников для пополнения посольского штата, а в качестве секретаря посольства — аббата Жоржеля, члена ордена иезуитов, и в помощь ему — четырех младших секретарей. Вся эта армия экипирована со сказочной роскошью и, естественно, находится на полном обеспечении Рогана.
