Эта совершенно бесполезная армия слуг, насквозь пропитанная духом продажности и пригодная разве что для парадов, постоянно увеличивается, оказывая разлагающее влияние на окружающих. В низах общества сформировывается новый социальный слой: класс фигаро. Это некая общность умных, оборотистых и обладающих известным достатком людей, настолько приближенных к аристократии, чтобы не питать к ней чрезмерного почтения, и знающих ее только с худшей стороны. По меткому замечанию Гегеля, в глазах лакея никто не может быть великим человеком.
Но безумная тяга магнатов к расточительству имела и другие последствия. Благодаря этому прямо или косвенно обогащались крестьяне, ремесленники и торговцы, и повышение их благосостояния странным образом создало все предпосылки для поворотного события эпохи.
Но вернемся в Вену, где мы оставили нашего героя. Венский высший свет по достоинству оценил щедрость и широту натуры французского посланника. Роган сумел покорить всех, даже ироничного и высокомерного императора Иосифа II и очень мудрого и осторожного канцлера Кауница. И только с одним человеком ему не повезло — как раз с тем, чье мнение было решающим: с Марией Терезией.
Марии Терезии не нравилось как раз то, что восхищало других, и это наглядно свидетельствует о том, что Роган был плохим психологом. Как могла императрица смотреть на иностранца, который в своем безумном стремлении к роскоши осмелился перещеголять королевский двор? Разумеется, Габсбургам никогда не нравились подобные вещи. Цензура потому и запретила постановку пьесы Йожефа Катоны
[14] «Банк бан», что в ней венгерский вельможа по всем статьям превосходит представителей королевского дома. Но привыкший к свободным французским нравам коадъютор епископа не мог взять в толк, что религиозную Марию Терезию до глубины души оскорбляет этот никак не сообразующийся с церковной моралью образ жизни; Роган наверняка казался ей воплощением французской фривольности и безнравственности, которые ее всегда раздражали. Собственно говоря, она не столько ненавидела самого Рогана, сколько тот мир, что стоял за ним, мир великих соблазнов, от которых она хотела оградить своих подданных.
Императрица делает все, чтобы Рогана, являющегося в ее глазах не только послом Франции, но и представителем нечистой силы, как можно скорее отозвали обратно. Она засыпает письмами австрийского посла Мерси д’Аржанто и свою дочь, требуя принять необходимые меры.
Одной из причин трагедии, постигшей Марию Антуанетту, стало как раз это постоянное давление со стороны матери. Для императрицы собственная дочь была таким же орудием дипломатии, как и д’Аржанто, а та всегда подчинялась матери, считая ее самым близким существом на свете. Мудрая императрица не понимала или не хотела понимать, что хотя Австрия и Франция были союзниками, многовековые противоречия между немцами и французами имеют слишком глубокие корни, чтобы кто-то мог олицетворять обе эти нации. Она писала дочери: «Будь хорошей немкой — это лучший способ для того, чтобы стать хорошей француженкой». Она принесла в жертву свою дочь, бросив ее на алтарь высокой политики.
Не всегда наибольшую привязанность к матери чувствуют те дети, которые окружены ее любовью и заботой, — иногда мы видим прямо противоположные примеры. Мария Терезия никогда не уделяла своим детям достаточного внимания, у нее просто не хватало времени на это. Как и все Габсбурги, она всю свою жизнь без остатка посвятила высокой и суровой миссии, которую вверила ей судьба. Габсбурги правили страной так же увлеченно, как прирожденный поэт пишет стихи, а художник — картины, даже бессонными ночами не забывая о своем призвании. В этом на протяжении веков состояло их главное отличие от ленивых, изнеженных, жадных до наслаждений Бурбонов, среди которых оказалась Мария Антуанетта, самый хрупкий цветок на генеалогическом древе Габсбургов.
В фамильной усыпальнице на венском кладбище капуцинов можно увидеть огромный памятник Марии Терезии, выполненный в стиле барокко: императрица восседает на троне, окруженная своими многочисленными отпрысками, юными эрцгерцогами, как некая древняя богиня, символизирующая материнство. Но это всего лишь иллюзия. О том, как обстояло дело в действительности, можно судить со слов Марии Антуанетты, записанных ее камеристкой мадам Кампан: «Когда во дворце принимали прибывшего в Вену высокого иностранного гостя, императрица окружала себя всей семьей, сажала за стол детей и создавала видимость, будто она сама занимается их воспитанием».
Но вернемся к Рогану. Положение впавшего в немилость посла стало еще более шатким по вине мадам дю Барри. Как раз в это время Пруссия и Россия завершили раздел Польши. Мария Терезия, хотя и осудила эту акцию, но, поняв, что урезонить никого не удастся, решила потребовать кусок Польши и для Австрии. Роган, который неспроста пользовался у своих современников репутацией острослова, так написал об этом герцогу д’Агильону: «Мария Терезия держит в одной руке платок, чтобы вытирать слезы, а в другой — нож, чтобы отрезать кусок пирога». Министр отнес письмо графине дю Барри, а она за ужином прочла его своим гостям, которые на следующий день поспешили пересказать услышанное Марии Антуанетте.
Так что вполне объяснимо ее желание как можно скорее отозвать зарвавшегося посла из Вены. Но пока Роган находился под покровительством своих всемогущих тетушек, пока был жив Людовик XV и находилась в фаворе мадам дю Барри, его нельзя было трогать.
В апреле 1774 года Людовик XV заболевает черной оспой. Дю Барри тотчас переселяется в Рюэй, возле короля остаются только дочери. Весь двор с нетерпением ждет, когда в окне королевских покоев вспыхнет свеча, означая конец кошмарной агонии, и можно будет из этого провонявшего чумным смрадом дворца перебраться в Шуази. Наконец десятого мая 1774 года свеча загорается.
Тело короля несколько дней лежало в опочивальне, разлагаясь и распространяя вокруг ужасное зловоние. В конце концов герцог Вилькер, первый королевский камергер, вызвал придворного хирурга Андуйе и напомнил ему, что в его обязанности входит забальзамировать тело покойного монарха. Андуйе прекрасно понимал, что в этом случае он неминуемо подхватит смертельную инфекцию, и ответил: «Я согласен. Но вы, герцог, должны поддерживать голову короля, пока я буду заниматься своим делом». Вилькер сразу отказался от мысли о бальзамировании.
Мария Антуанетта вступила на французский престол — и вскоре Роган был отозван из Вены. Произошло это весьма буднично; императрица даже не приняла сдавшего свои полномочия посла. Его место занял барон Бретей. Роган встретил своего преемника более чем холодно и таким образом нажил себе могущественного врага, о чем впоследствии ему пришлось сильно пожалеть.
По возвращении во Францию неприятности продолжаются. Новый король хотя и удостаивает Рогана аудиенции, но демонстрирует полное равнодушие к его дальнейшей судьбе. Королева же вообще не принимает незадачливого дипломата, хотя он привез ей письмо от Марии Терезии. Роган попал в опалу.
Но в те времена опала вовсе не влекла за собой материальных лишений. Рогану не грозит опасность умереть с голоду; напротив, именно в этот период он добивается завидного положения при дворе. В 1777 году освобождается место настоятеля придворной капеллы, которое уже давно было обещано Рогану. Людовик XVI, естественно, против кандидатуры Рогана, выражает решительный протест и Мария Антуанетта. Но влиятельные тетушки снова побеждают — остается только удивляться их всемогуществу, — и Роган назначается настоятелем придворной капеллы, став таким образом высшим духовным лицом при особе монарха, но королева по-прежнему не желает с ним разговаривать.
