Но не следует думать, что Жанна наподобие Рогана сидела сложа руки и ждала, что какая-то счастливая случайность изменит ее судьбу. Да, она надеялась на чудо, но это чудо должно было быть делом ее рук. Она вынашивала бесконечные планы, рассчитанные на то, чтобы король вернул ей бывшие владения ее предков. Ведь королю это ничего не стоило, он и не такое делал для своих любимцев. Нужно только найти человека, имеющего влияние при дворе, который передал бы его величеству прошение Жанны и замолвил бы за нее словечко. Система протекций существовала всегда, но в восемнадцатом веке она стала главной, официально признанной движущей силой, с помощью которой решались любые дела. Короче говоря, требовалось заручиться высоким покровительством. Но Жанне пришлось убедиться, что это не так-то просто.
Кроме Парижа, она снимала жилье и в Версале и попеременно находилась то там, то здесь. Версальская обитель ей нужна была, с одной стороны, для того, чтобы внушить своим нынешним и будущим кредиторам, что она является своим человеком при дворе, а с другой стороны — чтобы как можно чаще находиться в нужном месте и, улучив момент, проникнуть туда, куда ее неудержимо тянуло всю жизнь: в блистательный мир королевского двора.
Однажды она упала в обморок в передней у герцогини Елизаветы, старшей сестры короля, а затем, придя в себя, поведала окружающим о тягчайших лишениях, которые до такой степени подорвали ее здоровье. Сердобольная герцогиня похлопотала за нее и добилась увеличения пенсии, но и эта сумма не могла устроить Жанну.
Поскольку ее обморок произвел должное впечатление, Жанна решила повторить этот прием, на сей раз в передней у графини д’Артуа, невестки короля. Но здесь испытанный прием не сработал, все старания оказались напрасными. Она сделала и третью попытку, более отчаянную, грохнувшись в обморок в знаменитой Зеркальной галерее версальского дворца как раз в тот момент, когда по галерее проходила Мария Антуанетта. Но королеву окружало столько народу, что она даже не заметила Жанну.
Жанна и ее муж пускались во все тяжкие, чтобы раздобыть денег, и только одна идея никогда не приходила им в голову: заработать деньги честным трудом. Хотя в их оправдание следует сказать, что в те времена и более порядочных представителей дворянского сословия, чем они, подобная мысль не посещала. Разорившийся дворянин, как правило, рассчитывал на королевские щедрости и старался протолкаться поближе к трону. Если же он скатывался в такую пропасть, куда не мог проникнуть взор короля, то предпочитал добывать деньги любыми аферами, даже не помышляя ни о какой работе. (Мужчины обычно становились карточными шулерами или альфонсами, женщины — куртизанками.) И это не удивительно, ибо труд в те времена считался уделом крестьян и ремесленников. Да и чем мог бы заниматься разорившийся аристократ, не унижая своего дворянского достоинства? Не случайно восемнадцатый век породил такое количество авантюристов и мошенников.
И все-таки за время своего пребывания в непосредственной близости от королевского двора Жанна сумела усвоить профессию, которая была вполне совместима с ее благородным происхождением и к тому же требовала особого дара красноречия, которым Господь наделил ее в полной мере: она стала посредницей в делах. При существовавшей системе протекций эта профессия была чрезвычайно популярна.
Мерсье пишет: «На протяжении довольно долгого времени женщины играют роль посредниц в делах. Они пишут ежедневно десятки писем, составляют петиции, осаждают министерства, доводя чиновников до головной боли, и приводят в действие колесо фортуны для блага своих любовников, любимчиков, мужей и, наконец, тех, кто платит».
Наверняка среди подобных посредниц были такие, которые добивались блестящих результатов, утверждая престижность своего ремесла. Но Жанна была лишь псевдопосредницей, ведь при дворе ее никто, кроме лакеев, не знал, и, приезжая в Версаль, обычно запиралась у себя в номерах, чтобы все думали, будто она находится во дворце. (Злые языки утверждали, будто она запиралась там не одна, а с сыном хозяйки гостиницы, и тем самым расплачивалась за жилье.)
Но, по всей видимости, и псевдопосредничество приносило немалый доход, ибо супруги вскоре зажили на широкую ногу. Дом на улице Святого Жиля все чаще посещают знатные особы, в том числе некий граф, который потом в связи с процессом об ожерелье вынужден был оставить военную службу, молодой адвокат Бенё, впоследствии составивший интересный отчет об этом процессе, отец-францисканец Лот, ежедневно служивший обедню для графини, и, наконец, господин Рето де Вилье, статный красавец лет тридцати, бывший однополчанин де ла Мота. К числу его главных достоинств относилось то, что он обладал изумительным по изяществу, прямо-таки женским почерком. Позже мы узнаем, насколько это существенное достоинство.
Супруги повели уже совершенно барский образ жизни. У них появились слуги, повар, привратник, кучер, горничная, чтица (бедная родственница); окончательно обосновался в доме преподобный отец Лот, щеголявший теперь в нарядной черной сутане с кружевами — мажордом, исповедник и салонный аббат в одном лице.
Но это была лишь видимость благополучия, внешний блеск, за которым скрывалась суровая действительность. Долги росли, и опасность угодить в долговую тюрьму становилась все более реальной. Здесь уже не могли помочь мелкие уловки, требовался гениальный план.
Жанна давно была одержима идеей сблизиться с королевой. Она смертельно завидовала герцогине Ламбаль и герцогине Полиньяк, которые пользовались неограниченным доверием Марии Антуанетты, завидовала их блеску и всемогуществу и в болезненно самолюбивых мечтах все чаще ставила себя на их место. В ней играла кровь Валуа и будила безумные надежды добраться до вершин власти. Это была настоящая одержимость, которая сродни гениальности. Жанна во сне разговаривала с королевой, которая поверяла ей свои сердечные тайны, а просыпаясь, продолжала грезить наяву. В ее сознании уже перепутались сон и явь, реальность и вымысел. И постепенно она сама начинает верить в собственную выдумку: в то, что она, Жанна де ла Мот, является наперсницей королевы. Ей необходимо в это поверить, иначе она не сможет лгать так убедительно, чтобы ей поверили другие.
Аналогичные безумные идеи рождались и в других женских головках. Еще до Жанны две мошенницы выдавали себя за конфиденток Марии Антуанетты. Одна из них, мадам де Кау де Вилье, с помощью своего друга, высокопоставленного чиновника королевского казначейства, раздобыла несколько расписок королевы, научилась в совершенстве копировать ее почерк и написала самой себе письмо от ее имени: якобы королева втайне от мужа попросила мадам де Вилье достать ей 200 000 ливров в долг. Под это письмо откупщик Беранже ссудил мошеннице требуемую сумму. Потом, когда обман раскрылся, она угодила в тюрьму Святой Пелагеи, а ее мужу пришлось выплатить «долг королевы». В 1782 году другая особа начала афишировать свою близость к королеве, а также к мадам де Ламбаль и мадам де Полиньяк. Она не расписывалась за королеву, зато успела попользоваться ее личной печатью, которую стащила со стола герцогини де Полиньяк. Самое поразительное, что женщина, как и героиня нашей истории, носила фамилию де ла Мот (она была родственницей мужа Жанны). Когда ее выпустили из Бастилии, где она отбывала срок за мошенничество, обе де ла Мот наладили самые теплые родственные отношения.
