Приведем лишь один эпизод головокружительной карьеры Бомарше. Этот эпизод, имеющий некоторое отношение к нашей истории, можно было бы озаглавить: «Фигаро в роли дипломата». В июне 1774 года, когда Людовик XVI только-только вступил на престол, Бомарше явился к начальнику полиции Сартину с заявлением, что в Лондоне и Амстердаме готовится к печати брошюра, содержащая оскорбительные выпады против королевской четы. И попросил наделить его полномочиями, чтобы он мог поехать туда и воспрепятствовать автору, некоему Ангелуччи, издать эту зловредную книжицу. Людовик XVI, как всегда, когда речь заходила о Бомарше, долго колебался и, как всегда, в конце концов согласился. Бомарше получил от короля соответствующую грамоту, которую в знак уважения к монарху отныне носил в маленькой золотой табакерке на золотой цепочке, надетой на шею.
Переговоры продвигались успешно. Ангелуччи за 1400 английских фунтов согласился отказаться от издания брошюры и в Лондоне сжег на глазах Бомарше все отпечатанные экземпляры, после чего они вместе отправились в Амстердам, чтобы и там проделать ту же процедуру. Но до чего же коварным оказался этот Ангелуччи! Он припрятал один экземпляр и поехал в Нюрнберг, чтобы напечатать брошюру в местной типографии.
Но Фигаро тоже не лыком шит. «Я буду драться, как лев, но добьюсь своего, — пишет он Сартину. — Правда, у меня нет денег (заметим вскользь: откуда же у льва могут быть деньги?), но есть еще бриллианты; я превращу их в деньги и брошусь в погоню. Я буду преследовать этого негодяя днем и ночью, и горе ему — заставившему меня покрыть три или четыре сотни миль, когда я хочу отдохнуть. Я настигну его, отберу все бумаги и убью каналью за то, что он причинил мне столько хлопот».
И вот 14 августа он догоняет Ангелуччи в лесу под Лейхтенгольцем, отбирает у него бумаги и деньги, но потом по доброте душевной часть денег отдает обратно и отпускает с миром. Однако вскоре Ангелуччи снова возникает у него на пути — на этот раз в компании какого-то разбойника. Бомарше сражается как лев и обращает их обоих в бегство, но при этом сам получает ранение.
Кучер Бомарше, не обладавший столь богатой фантазией, описал этот эпизод несколько иначе. По его словам, Бомарше вылез из кареты на лесной поляне, заявив, что должен побриться, и велел ему отъехать немного подальше. А когда кучер снова увидел его, у Бомарше была перевязана рука, и он объяснил, что подвергся нападению грабителей. Но, по мнению кучера, скорее всего он сам порезал себе руку бритвой.
В Вене к Бомарше отнеслись с некоторым недоверием. Полиция провела расследование, и в результате выяснилось, что Бомарше не давал Ангелуччи вышеупомянутые 1400 фунтов, а вместо этого обещал ему годовую ренту. Австрийские власти сочли за лучшее на всякий случай арестовать подозрительного посланника.
Однако через некоторое время его выпустили. Он вернулся в Париж и предъявил счет. Добросердечный и доверчивый Людовик XVI, хотя и скрепя сердце, распорядился выдать ему из казны 72 000 ливров для покрытия расходов. А Сартин в разговоре с Бомарше так оправдал действия австрийского правительства:
— Видите ли, дорогой мой, императрица приняла вас за авантюриста.
Успех «Женитьбы Фигаро», главного произведения Бомарше (наряду с процессом об ожерелье), — весьма наглядное свидетельство нечистой совести аристократии, и его можно рассматривать как одно из знаменательнейших предвестий революции.
Король ознакомился с этой пьесой в рукописи и заявил, что ее нельзя ставить. Аналогичное мнение высказали и цензор, и хранитель королевской печати, и начальник полиции. По воспоминаниям мадам Кампан, эти отзывы вызвали такое раздражение в обществе, что слова «тирания» и «угнетение» отныне стали звучать на каждом углу, способствуя разжиганию страстей. После долгих проволочек пьеса все-таки попала на сцену благодаря вмешательству графа Водрея, духовного наставника Марии Антуанетты, а следовательно — при поддержке самой королевы. На премьере, состоявшейся в апреле 1784 года, присутствовали оба брата короля. Высокородная публика, до отказа заполнившая зал, приняла пьесу с неописуемым восторгом, после чего Бомарше стал еще нахальнее, чем прежде. Он написал грубое письмо одному герцогу, который попросил его забронировать ложу для своей жены и дочерей, пожелавших инкогнито, в масках, побывать на спектакле. «Я не уважаю таких женщин, господин герцог, — писал Бомарше, — которые жаждут посмотреть безнравственную, с их точки зрения, пьесу, но так, чтобы об этом никто не узнал…»
Вскоре за другие, более возмутительные выходки Бомарше угодил в тюрьму — правда, не в Бастилию (слишком много было бы чести), а в Сен-Лазар. Но времена менялись. Если раньше людей без суда и следствия бросали в тюрьмы на долгие годы, а то и на всю жизнь, и это никого особенно не волновало, то теперь двухдневное пребывание Бомарше за решеткой вызвало взрыв всеобщего негодования. Власти вынуждены были пойти на попятный, а король, дабы задобрить смутьянов и умилостивить разгневанного Фигаро, распорядился поставить в Трианоне «Севильского цирюльника». Сама Мария Антуанетта исполнила в спектакле роль Розины.
А Фигаро со сцены «Комеди Франсез» каждый вечер изливал свой сарказм в зрительный зал, на головы восхищенных аристократов.
«Нет, ваше сиятельство, вы ее не получите! — восклицал он, узнав, что граф Альмавива хочет соблазнить его невесту Сюзанну. — Ни за что не получите. Думаете, если вы — сильный мира сего, так уж, значит, и разумом тоже сильны?.. Знатное происхождение, состояние, положение в свете, высокие должности — от всего этого не мудрено возгордиться! А много ли вы приложили усилий для того, чтобы достигнуть подобного благополучия? Вы дали себе труд родиться — только и всего. А вообще-то говоря, вы человек довольно-таки заурядный. Не то что я, черт побери! Я находился в толпе людей темного происхождения, и ради одного только пропитания мне пришлось выказать такую осведомленность и такую находчивость, каких в течение века не потребовалось для управления Испанией. А вы еще хотите со мною тягаться…»
И граф Альмавива, а вслед за ним и другие графы, сидевшие в ложах, радовались, что кто-то наконец говорит им правду.
Однако Бомарше далеко не самый «левый» в литературных кругах того времени. Намного более революционные взгляды проповедовал маркиз Кондорсе, бичуя любое проявление общественной несправедливости — от барщины до торговли черными рабами. Уже во время революции в тюремных застенках он с воодушевлением работает над главным произведением всей своей жизни, в котором доказывает, что человечество неудержимо движется к свободе и равноправию; завершив работу, он кончает жизнь самоубийством (принимает яд).
Особо следует упомянуть о Марешале, Мабли и Морелли, фанатично проповедовавших социалистические теории. Они провозглашали атеизм в качестве обязательной догмы, ратовали за коллективную собственность и мечтали основать такую республику, в которой каждого, кто пожелал бы обладать «достойной презрения частной собственностью», объявляли бы антиобщественным элементом и как опасного безумца заключали бы пожизненно в одиночную камеру.
Тем не менее ничто не предвещало кровавых событий. Аристократия в большинстве своем соглашалась с критикой Старого режима, признавая его несовершенство и считая, что необходимы серьезные преобразования. Но никто и понятия не имел, каким образом это произойдет. Люди убаюкивали себя иллюзиями и жили ожиданием чуда. И граф Гага, посетивший Париж в 1784 году, даже представить себе не мог бы того кошмара, который обрушится на этот город.
