Уже известный нам Лагарп после революции написал небольшой рассказ. Речь в нем идет о реально существовавших людях, и это создает иллюзию достоверности, хотя вся история от начала до конца — чистейший вымысел. Нам она интересна постольку, поскольку здесь воссоздана атмосфера приближающейся грозы, и это побудило нас привести ее здесь дословно.
* * *
«Это произошло в начале 1788 года, но так свежо в памяти, как будто случилось только вчера. Мы обедали у одного из моих коллег по Академии. За столом собралась многочисленная компания: придворные, высокопоставленные чиновники, писатели, академики, светские дамы. Обед был превосходным. За десертом, когда подали мальвазию и рейнское, разговор оживился и стал более непринужденным… Шамфор читал свои богохульные и скабрезные сказки, и при этом дамы забывали даже обмахиваться веерами. Посыпались сальные анекдоты, насмешки над религией. Один из гостей прочел наизусть отрывки из вольтеровского «Бедняка», другой продекламировал несколько философских стихотворений Дидро. В конце концов разговор зашел о революции. Многие со всей определенностью предрекали ее неизбежность, говорили, что суеверия и религиозный фанатизм должны уступить место философии, и прикидывали, когда могут наступить эти времена и кто из нас доживет до победы всемирного разума.
Только один из присутствующих не принимал участия в наших бурных дебатах. Это был Казот — человек весьма приятный, но несколько чудаковатый, снискавший в обществе славу большого оригинала. Когда он наконец заговорил, в тоне его было столько внушительности и глубокомыслия, что все сразу смолкли.
— Господа, можете не волноваться, — промолвил он. — Вы все увидите эту великую, грандиозную революцию, которую ждете с таким нетерпением. Знаете, я в некотором роде прорицатель, и смею заверить, это событие доставит вам не слишком много радости.
Поднялся страшный галдеж, послышались насмешки, язвительные реплики. А Казот повернулся к Кондорсе и нанес первый удар:
— Вы, господин Кондорсе, кончите свои дни на каменном полу темницы. Чтобы избежать секиры палача вы примете яд, который вынуждены будете всегда носить с собой, такие это будут счастливые времена.
Все рассмеялись. Шамфор попытался было что-то возразить, но Казот повернулся к нему и предрек, что ему в полной мере суждено будет узнать цену братских чувств Этеокла и Полиника, ибо те, у кого аппетита больше, чем еды, устроят кровавую баню тем, у кого еды больше, чем аппетита, а сам Шамфор вскроет себе вены бритвой.
Затем Казот поочередно предсказал судьбу Вику д’Азиру (врачу королевы), Николаи (одному из парламентских лидеров), потом — астроному Байи, министру юстиции Мальзербу и еще многим другим… И постоянно повторялся один и тот же рефрен: эшафот.
— Невероятно! — раздались крики со всех сторон. — Казот гарантирует, что всех нас уничтожат!
— Это не я гарантирую…
— Что же тут будет? Нашествие татар или турок?
— Ничего подобного. Я же сказал, здесь воцарятся философия и разум.
— Ну и ну! — вскричал я. — А мне вы ничего не предскажете?
— С вами произойдет самое удивительное: вы примете христианство.
— Вот как? — рассмеялся Шамфор. — Ну тогда нам нечего опасаться. Если нас не казнят до тех пор, пока не обратят Лагарпа в христианскую веру, то мы вполне можем рассчитывать на бессмертие.
— Наше счастье, что мы, женщины, не вмешиваемся в подобные дела, — подала голос герцогиня Граммон. — То есть, конечно, иногда вмешиваемся, но наш пол дает нам право надеяться, что с нами не будут поступать так бессердечно…
— Ваш пол, сударыня, на этот раз не спасет вас. Будете ли вы в чем-нибудь замешаны или нет — это не имеет никакого значения. С женщинами будут поступать точно так же, как с мужчинами…
Казот вещал со все возрастающим пылом, и каждая его фраза, наполненная мрачным пророчеством, падала на наши головы, как топор палача.
— Вот видите, — улыбнулась герцогиня Граммон, — мне даже не дадут исповедаться перед смертью.
— Да, мадам, у вас не будет исповедника. Ни у вас и ни у кого другого. Только одному из приговоренных к смерти будет оказана такая милость…
Он запнулся и уставился в потолок.
— Ну, так кто же этот счастливый смертный? — раздался нетерпеливый вопрос. — Кому предоставят эту привилегию?
— Это единственная привилегия, которая у него останется. Я говорю о короле Франции.
Хозяин дома внезапно поднялся из-за стола, и все последовали его примеру».
Глава девятая
ОЖЕРЕЛЬЕ ВЗРЫВАЕТСЯ
Как мы помним, Жанна сказала Рогану, что королева собирается надеть ожерелье в день Сретения и появится в нем на придворных торжествах.
В этот день, второго февраля 1785 года, Роган поручил кому-то из своих доверенных лиц пробраться поближе к королеве и посмотреть, что на ней надето. По-видимому, у ювелиров тоже был во дворце свой осведомитель, потому что на другой день они встревоженно примчались к кардиналу и начали допытываться, почему на королеве не было ожерелья. Роган успокоил их и посоветовал явиться к королеве, чтобы поблагодарить ее за то, что она освободила их от злосчастного сокровища. Но ювелиры чувствовали себя неловко, считая, что и без того причинили королеве достаточно беспокойства, и решили не мозолить ей глаза лишний раз, а дождаться подходящего случая. Однако проходили месяц за месяцем, а случай все не представлялся. Королева же понятия не имела о том, что Роган и ювелиры считают, будто ожерелье находится у нее. А Жанна на все их расспросы отвечала, что королева наденет ожерелье, когда поедет в Париж. Рогану она передала письмо «от королевы» с распоряжением удалиться на некоторое время в Саверн.
В конце мая Жанна, переодевшись в мужское платье (для вящего эффекта таинственности), едет к кардиналу и сообщает, что королева согласна дать ему аудиенцию, но надо немного подождать. Теперь Роган может спать спокойно.
Но вот наступает июль — близится срок первого платежа. Роган, до которого дошли слухи, что королева так ни разу и не надела ожерелье, вновь встревожился и при очередной встрече с Жанной начал допытываться, в чем тут дело. Жанна ответила, что королева считает названную цену слишком высокой, и если ювелиры не сбавят 200 000 ливров, то она вернет ожерелье. Узнав об этом, Бомер скорчил кислую мину, но все же пошел на уступку. И Роган опять вздохнул облегченно, почувствовав под ногами твердую почву, и даже уговорил ювелиров написать королеве благодарственное письмо, которое затем собственноручно отредактировал, превратив его в маленький шедевр галантности.
Двенадцатого июля Бомер отправился в Версаль, чтобы передать Марии Антуанетте несколько драгоценностей, которые королевская чета заказала для графа д’Артуа по случаю крестин его сына герцога Ангулемского. И здесь, выбрав момент, Бомер передал королеве письмо. Но случилось непредвиденное: как раз в это время вошел министр финансов Калонн, самая важная персона при дворе. Ювелир поспешил отвесить глубокий поклон и удалиться, так что у королевы уже не оставалось времени прочесть письмо и потребовать объяснений.
