— Я сказал это, повинуясь воле королевы. Она передала мне через господина кардинала, чтобы я всем отвечал, что ожерелье продано.
— А он-то каким образом получал указания от королевы?
— В письменном виде. Я вынужден был показать некоторые из этих писем своим кредиторам, чтобы успокоить их.
— Выходит, вы так и не получили ни гроша?
— Получил всего тридцать тысяч, да и то ассигнациями. Эти деньги были переданы мне через господина кардинала. Королева встречается с ним тайком от всех, можете не сомневаться. Его высокопреосвященство сказал мне, что она в его присутствии достала бумажник с деньгами из находящегося в ее будуаре секретера севрского фарфора.
— Все это ложь. И вы совершили величайшую оплошность: ведь вступая в должность придворного ювелира, вы присягали на верность как королеве, так и королю и тем не менее не сообщили его величеству о столь важных событиях.
Мое замечание совершенно ошеломило этого опасного дурака, и он в растерянности спросил, что же теперь делать. Я посоветовала ему незамедлительно отправиться к министру полиции барону Бретею и рассказать все без утайки, положившись на его милость. Но Бомер начал упрашивать меня, чтобы я сходила к королеве и уладила это дело без лишнего шума. Я отказалась, сочтя неблагоразумным ввязываться в такую аферу».
Если мадам Кампан точно воспроизвела состоявшийся диалог, то тут возникают два предположения. Либо Функ-Брентано ошибся и Жанна не сообщила Бомеру, что подпись королевы на договоре поддельная, и в таком случае он действительно верил, что имеет дело с королевой. Либо все-таки сообщила, но Бомер понял так, что королева сама попросила кого-то расписаться за себя, то есть заранее оставила себе шанс при случае выказать полную непричастность к происходящему. Конечно, это тяжелое подозрение, но Марию Антуанетту в ту пору подозревали и в более тяжких грехах. Бомер мог окончательно укрепиться в своих подозрениях после того, как королева ни словом не отреагировала на его благодарственное письмо и не потребовала разъяснений, то есть молчаливо признала, что ожерелье у нее. Какая все-таки ужасная атмосфера недоверия окружала Марию Антуанетту! Впрочем, Бомер — это тоже Фигаро, и нет такой гадости, в которой он не подозревал бы своих господ.
А тем временем Жанна не сидит сложа руки. Она дает Рето де Вилье 4000 ливров и велит ему исчезнуть, не желая, чтобы тот снова угодил в полицию и сморозил какую-нибудь глупость. А затем приглашает к себе кардинала для срочного разговора и сообщает ему, что ее преследуют недоброжелатели, обвиняя в бестактности и распространении ложных слухов (это звучит довольно убедительно), поэтому она в собственном доме не чувствует себя в безопасности и должна где-то спрятаться. Жанна просит кардинала, чтобы он приютил ее у себя во дворце, и, получив согласие, в одиннадцать вечера в сопровождении верной горничной тайком пробирается в свою тайную обитель. Этот ход конем преследовал двойную цель. Во-первых, Жанна хотела окончательно усыпить бдительность кардинала: ведь если б у нее совесть была нечиста, разве она обратилась бы к нему с просьбой предоставить ей убежище? А во-вторых, она испытывала острую потребность еще крепче привязать Рогана к своей колеснице, чтобы в случае опасности укрыться за его спиной и взвалить на него всю ответственность.
На другой день Роган позвал к себе Бомера, но тот, сославшись на занятость, послал к кардиналу своего компаньона Боссанжа. Ювелир с места в карьер задал интересующий его вопрос:
— Ваше высокопреосвященство, уверены ли вы в том человеке, который посредничал между вами и королевой?
Роган высокомерно заявил, что никогда не связывается с людьми, которым нельзя доверять, а тем более когда речь идет о поручениях столь деликатного свойства. После этого он вызвался похлопотать перед Сент-Джеймсом, чтобы тот предоставил ювелирам отсрочку. Через несколько дней он действительно встретился с банкиром в какой-то компании и попросил его проявить немного терпения.
А Жанна шестого августа поехала домой, в Бар-сюр-Об. Почему же она не сбежала, не уехала, например, в Англию? Что это: святая наивность и нежелание смотреть правде в глаза или же хитроумный расчет? Может, она считала, что ее бегство стало бы равносильно саморазоблачению, тогда как здесь, во Франции, у нее еще оставался шанс подставить под удар Рогана. И как знать, может быть, Рогану с помощью его влиятельных родственников удастся замять это дело, не доводя до огласки. А тогда и ей наверняка удастся избежать неприятностей. Впрочем, беспокоиться пока рановато, есть еще время…
А Роган в эти дни предавался тягостным раздумьям. Опасения ювелира вселили в его душу тревогу, и в конце концов он решил обратиться за советом к Калиостро. Великому магу почти ничего не было известно обо всей этой истории с ожерельем, что со всей очевидностью выяснилось в ходе дальнейших событий. Жанна явно не желала впутывать сюда еще одного мошенника и не раз предупреждала Рогана, чтобы он ничего не говорил Калиостро.
Но у кардинала больше не осталось сил, он изнемог под бременем мучительной тайны и однажды, собравшись с духом, открылся перед Калиостро и показал ему письма королевы. И тут произошло нечто поразительное. Калиостро, величайший из всех известных авантюристов, без зазрения совести проворачивавший совершенно фантастические махинации, дал кардиналу самый разумный в данной ситуации совет, достойный порядочного человека. Вероятно, он по-своему любил Рогана и решил выручить его из беды. Словно шекспировский актер, выдержав паузу, он внезапно сдернул с головы парик и воскликнул:
— Что ж, откровенность за откровенность! Вас обманули, сударь, это совершенно очевидно. Королева никогда не подписывается: «Мария Антуанетта Французская». Вы стали жертвой мошенничества, и теперь у вас только один выход: броситься в ноги королю и признаться ему во всем, пока еще не поздно.
Несомненно, это был умнейший совет, и следовало бы воспользоваться им незамедлительно. Незлобивый Людовик XVI, увидев чистосердечное раскаяние Рогана, наверняка сделал бы все, чтобы тихо замять это дело, ибо того же требовали и его собственные интересы. Мы вновь подошли к той точке, которая могла бы стать поворотной (в лучшую сторону) для дальнейшего хода событий. Но не стала.
Добросердечие Рогана, чувствительность и галантность, типичные для аристократа восемнадцатого столетия, помешали ему сделать единственный в данной ситуации правильный шаг.
— Если я это сделаю, — сказал он Калиостро, — той женщине конец.
— Что ж, если вам претит подобный поступок, за вас это мог бы сделать ваш друг, — деликатно предложил свои услуги Калиостро.
— Нет-нет, я должен еще подумать, — запротестовал кардинал.
Эта нерешительность оказалась для него гибельной. Но откуда же было взяться решительности у баловня судьбы, за которого все всегда решали его влиятельные тетушки? А с другой стороны, тут проявилось его благородство: он погибал, закрывая грудью даму, как герой рыцарского романа.
И здесь напрашивается естественный вопрос: а состоял ли Роган в интимных отношениях с Жанной? Функ-Брентано, как и подобает истинному французу, посвящает целую главу рассмотрению этого вопроса. Когда Жанна предстала перед судом, она заявила, что Роган был ее любовником. (Кардинал тактично опровергал это утверждение.) По мнению Функ-Брентано, признание Жанны не заслуживает особого доверия: в ее интересах было афишировать свою воображаемую близость к Рогану в надежде, что снисхождение судей к его привилегированному положению хотя бы отчасти распространится и на нее. Бенё, один из ближайших друзей Жанны, видел у нее любовные письма кардинала, но, как считает Функ-Брентано, это опять же ничего не доказывает, ведь хорошо известно, с какой увлеченностью она изготавливала подложные письма. Стоит упомянуть и о том, что кардинал вплоть до последнего момента посылал ей деньги — суммы настолько незначительные, что ситуация несколько проясняется: такую мелочь знатные вельможи не посылают своим любовницам, это скорее вспомоществование просительнице, ожидающей лучших времен. Жанна выпрашивала и принимала эти деньги, чтобы кардинал не догадался, что она тем временем обогащается за его счет.
