– По вторникам.
– По вторникам.
– А что Гарри?
– Ах да! Не знаю, что стало с Гарри. Когда я видела его в последний раз, он плохо себя чувствовал. Сломанная нога плохо срослась, его мучили сильные боли. Он сказал, что обращался к врачу и тот обещал, что скоро все будет в порядке. Он сказал неправду, я уверена. Но таким я его не помню. Я думаю о Гарри, который был неутомим, который никогда не болел. Его любопытство было неистощимо, и такой аппетит к жизни! Быть рядом с ним означало чувствовать себя еще более живой, лучше замечать все вокруг. Краски казались ярче, персики слаще.
– А он любил тетю Элизабет. Интересно, почему она позволила ему уехать?
– Дорогая Гарден, Гарри нельзя было удержать. Он был как ртуть. И такой неугомонный! Никак не мог усидеть на месте. Он хотел взять ее с собой, не мог оставаться с ней. Она не доверяла ему, а может, себе. Не могла расстаться со своим Чарлстоном.
– Но рассталась со своим сыном. Странно.
– Должно быть, она очень любила его, своего Трэдда. Она дала ему лучшее, что может получить молодой человек, – весь мир и Гарри Фицпатрика в наставники. А сама осталась без них обоих. У нее благородное сердце… Я бы так не смогла.
– А каким Трэдд был здесь, в Париже? Мне так хочется написать обо всем этом тете Элизабет.
– Нет уж, только не обо всем. Это было прекрасное время. Он был художником с Монмартра – абсент, «Мулен Руж», Пляс Пигаль, канкан… Замечательное время и место для молодого человека, но об этом не обязательно знать его матери.
– Я думаю, эта мать хотела бы.
– Тогда я ей напишу. Ты будешь слишком занята, создавая новую Гарден.
81
Гарден провела в Париже еще два месяца, одна, готовясь к роли женщины-куртизанки, женщины-загадки. С ее неограниченными средствами и проснувшимся быстро развивающимся умом и воображением эта работа и обдумывание планов на будущее были захватывающе интересными.
Конни разрабатывала для нее новые модели, Тельма создавала копии, но внося изменения, которых хотела Гарден. В то время, когда черный все еще был единственным модным цветом, Гарден решила носить только белое и цветное. Женщины должны были выглядеть худыми, с узкими, мальчишескими бедрами и вовсе без бюста. Гарден была очень женственна и решила прекратить это скрывать.
Три цвета стали ее любимыми: ярко-голубой, цвет старых бус Пэнси, и цвета ее волос – золотой и медный. Она посещала единственный дом моделей, самый маленький, самый изысканный и оригинальный – Фортюни.
Мариано Фортюни был венецианцем, гениальным изобретателем, архитектором и модельером. Он внес такие усовершенствования в технику прядения, окраски и гофрировки шелка, которых не мог достичь никто. Складки были невероятно мелкими, до двух дюжин на дюйм ткани, и совсем не мялись. Из этой гофрированной ткани Фортюни создавал свои дельфские платья – свободно ниспадающий поток шелка, иногда перепоясанный шнуром, иногда дополненный одевающейся поверх туникой, – почти всегда украшенные изящными бусами из цветного венецианского стекла.
Гарден посоветовалась с мастером и отнесла ему одну бусину из ожерелья Пэнси. Он создал для нее дельфские платья – голубое, золотистое, медное, белое – таких оттенков, которые мог найти только великий художник, чтобы оттенить ее экзотическую красоту.
Бусы Пэнси она тоже включила в коллекцию своих драгоценностей. Она отдала переделать свои браслеты, ожерелья и броши так, чтобы среди бриллиантов и жемчугов оказалась голубая бусина. Для амулета на шнурке с узлами потребовались усилия лучших парижских ювелиров. Картье усадил за работу трех человек. Когда через шесть недель ожерелье было готово, на нем по-прежнему висели кость, перо и бусина, но кость и перо были заключены в тончайшие эмалевые футляры, повторявшие их цвет и форму, а шнур был сплетен из золотых нитей, скрученных точно так же, как хлопковые нити. Он был такой же гибкий, как обычная веревка, и завязывался двумя узлами – один держал амулет, другой скреплял ожерелье на шее.
Гарден много дней упорно искала специалиста, который мог бы внести главную оригинальную черточку в ее заново сотворенный образ. И когда она была уже почти готова отказаться от этого намерения, он сам нашел ее. Она пришла на цветочный рынок в четыре часа утра, намереваясь поговорить с мужчинами, деловито разгружавшими свои машины, когда к ней подошел молодой человек в рабочем халате и застенчиво попросил ее снять шляпу. Он объяснил, что занимается выведением гибридов – так, для себя. Он видит в прядях ее волос цвета тех хризантем, которые пытается скрестить. Нельзя ли взглянуть на соотношение золотого и рыжего?
Гарден заинтересовалась. Она хотела знать, что такое гибриды, как скрещивают хризантемы? Они с молодым человеком выпили кофе, поели лукового супа. Еще до рассвета Клод Дюпюи стал новым другом Гарден. Еще до конца недели она обеспечила Клода питомником и лабораторией, а он связался с лучшими цветоводами Франции и договорился, что они начнут интенсивное выращивание гардений при искусственном освещении. Клод использовал свою страсть к деталям и экспериментам при составлении графика цветения, с учетом расписания поездов. Прежде чем Гарден уехала из Парижа в конце августа, он радостно объявил, что она получит то, что хотела: каждое утро, где бы она ни находилась, ей будут присылать четыре гардении.
Теперь почти все было готово. Гарден отправилась к Александру.
– Мне сказали, что я похожа на хризантему, – сказала она. – Усильте сходство. И не забудьте о перспективе. Я собираюсь отращивать волосы.
Потом, подавив в себе неприятное чувство, она наняла журналиста для Конни.
– Для рекламы моделей мадемуазель Уэзерфорд вы можете иногда использовать мое имя, – сказала она. – Когда-то обо мне часто писали газеты.
Больше ждать было нечего. Гарден трусила, как никогда в жизни. А вдруг Элен ошибается? А что, если она так и не сумеет заинтересовать Ская?
«Ты должна попробовать, – строго сказала она себе. – Нельзя вечно прятаться, готовиться, строить планы».
– Мисс Трейджер, – распорядилась она, – телеграфируйте мистеру Харрису и принчипессе, что я прибуду тридцатого августа. Пусть Конни уложит вещи. Отправьте багаж заранее. Закажите билеты. Вы с Коринной отправляетесь двадцать девятого. Я поеду с Лабордом на машине и прибуду на следующий день.
«Дорогой Люсьен, – писала Гарден, – и все же это меня не обескураживает. Я уже писала в своем втором письме, что первое было всего лишь коротким объяснением, почему я не появилась на вернисаже; писала, что прошу извинить меня. Я надеялась, что на второе письмо, в котором я все объяснила подробно, вы ответите. Я надеялась, что вы все понимаете и мы останемся друзьями. Надеюсь, что мы с вами друзья, Люсьен, и всегда ими были. Я не верю, что дружба такая обычная вещь и что от нее можно легко отказаться. В моей жизни это большая редкость. Поэтому я отказываюсь принимать ваше молчание. Я еду на машине в Антиб и по пути остановлюсь в Грасе. Я буду там около полудня тридцатого. Вы сможете почувствовать мое приближение за сорок миль. Я использую больше «Жарден», чем воды. К счастью, на прошлой неделе они поступили в продажу и я смогла купить у моего парфюмера весь его наличный запас, прежде чем кончились мои духи. Флакон в виде хрустальной пирамиды очень красив. Поздравляю вашего дизайнера. Скучаю по своему другу и с нетерпением жду встречи».
