Жанна помахала Мэри рукой на прощанье. Потом она исчезла в группе дам.
Мэри прохаживалась, разглядывая могилы, лица, не забывая посмотреть на руки женщин, обтянутые перчатками. Женщины чистили склепы, пололи, красили. Возможно, она увидит руки, похожие на ее собственные. Может быть, ее бабушка – вон та женщина, в кружевном переднике поверх черного шелкового платья… Или вот та, которая, кажется, только что плакала. Или та седовласая дама, стоящая на четвереньках и напевающая что-то из Моцарта.
Несколько детей, играющих в пятнашки, выбежали из-за угла сияющего беломраморного склепа, похожего на греческий храм в миниатюре. Они столкнулись с Мэри, поспешно попросили прощения и побежали дальше. Она улыбнулась в ответ на их веселый смех при виде толстой чернокожей няньки, которая старалась догнать детей.
Она не имела представления, что находится всего в нескольких дюймах от склепа, где похоронен ее дед. На фронтоне над ионическими колоннами было вырезано «Сазерак». Этот склеп не нуждался в чистке. Селест убирала его еженедельно, словно День всех святых приходился на каждое воскресенье.
Мэри обратила внимание на фамилию и подумала о Селест. Наверное, она уже побывала здесь – все так чисто. Должно быть, она встретилась здесь с подругами, разговаривала с ними, как сейчас мадам Берта. «Может быть, она уже узнала, кто же я такая!»
Лицо Мэри озарилось сияющей улыбкой. Она продолжала идти по многолюдному старому кладбищу, и многие улыбались ей в ответ. Как редко можно видеть само воплощение счастья, и как это радует глаз!
Многое из того, что Мэри видела, гуляя по кладбищу, удивляло ее. На обратном пути она попросила Берту объяснить.
– Мадам Берта, почему кладбище разделено забором? Почему нет обычных могил и надгробий?
– Протестантские склепы отделены от католических. И еще есть участок специально для черных. Но все захоронены над землей. Подумай о реке, Мэри. Ее уровень иногда поднимается выше уровня Нового Орлеана. А вокруг повсюду болота. Если вырыть яму глубже двух футов, на дне тут же появится вода. Мне рассказывали, что в первые годы поселенцы действительно закапывали мертвых. И чтобы гробы не всплывали, приходилось класть туда камни. Склепы – единственное разумное решение.
– Они такие величественные. А как же бедняки?
– Используют печи. Разве ты не заметила стены вокруг кладбища? На самом деле это ячейки с маленькими могилами. Семьи могут покупать их или, если уж у них действительно нет денег, брать в аренду.
Мэри передернуло.
– А почему же печи, мадам? Неужели в них действительно сжигают покойников?
– Обычно нет. Их кладут, как в обычный склеп, а вход закладывают кирпичами. В конце года кости заталкивают в печь поглубже, а старый гроб сжигают. Появляется место для следующего. Конечно, если склеп арендован на год, а родственники не возобновляют аренду, сжигается все. Новые арендаторы не хотят хоронить покойника рядом с чужими останками. Но печами мы их называем не поэтому – вход в эти склепы по форме напоминает печную дверцу. Отсюда и название.
За все время Жанна впервые подала голос:
– По-моему, это ужасно – говорить о мертвецах, склепах, могилах. Мне ужасно не понравилось в этом жутком месте. Я никогда не хочу умирать. – И она принялась хныкать.
На сей раз Берта проявила к своей единственной дочери неожиданную суровость:
– Мы все умрем, Жанна. Таков путь, предначертанный Богом. Важно, чтобы живые не забывали о мертвых и что-то для них делали. Это искупает ошибки, сделанные нами, когда они были живы. Завтра мы закончим уборку. А послезавтра будем украшать склепы и молиться всем святым, чтобы вечность была раем всем тем, кого мы любили и потеряли. И ты сосредоточь все внимание на молитве о душах твоих братьев и сестер, а не дуйся, как сегодня, весь день.
– Но, мама, мое платье из Парижа так и не привезли! Как же я могу думать о чем-то другом?
– Можешь и будешь, и больше я ничего слушать не желаю. – Берта отвернулась от дочери. – Ты еще что-то хотела спросить, Мэри?
– На многих склепах высечено «Пал на поле чести» или «Погиб, защищая честь». Это были войны с индейцами, или жители Нового Орлеана воевали в Европе? Я знаю, что американская Революция не затронула Новый Орлеан, потому что он тогда принадлежал Франции.
Берта покачала головой и вздохнула:
– Мужчины не так разумны, как женщины, Мэри. Особенно креолы. Характер у них как порох. «Поле чести» – это место дуэли. Я знала молодых людей, которые могли бы жить да жить, а они теряли свои жизни в ссоре из-за случайно пролитого на рукав кофе. Я никогда не смогу этого понять.
Вмешалась Жанна; голос ее вновь обрел обычную живость.
– Филипп говорит, что Вальмон Сен-Бревэн – лучший фехтовальщик во всем Новом Орлеане. С тех пор как вернулся из Франции, он победил во множестве дуэлей. Филипп говорит, что все ходят смотреть на эти дуэли, это интереснее, чем скачки.
– Филиппу не следовало бы забивать тебе голову подобной чепухой… Слава Богу, вот мы и дома. Я собираюсь немного прилечь перед ужином. От запаха краски у меня всегда болит голова.
Мэри услышала в голосе Берты еле сдерживаемые слезы. У нее сжалось горло. Разве можно представить себе чувства, которые испытываешь, зная, что за камнем, который ты красишь, похоронены восемь твоих детей?
– Мадам Берта, – тихо сказала она, – я восхищаюсь дамами Нового Орлеана. У вас у всех есть слуги, но самую тяжелую работу для своей семьи вы делаете собственными руками.
Берта потрепала Мэри по коленке:
– Спасибо, милая. Теперь пойдем в дом. Карлос Куртенэ ожидал их в гостиной.
– Добро пожаловать домой, дражайшая моя Берта. Мэри увидела, что печаль тут же спала с плеч Берты, как сброшенный плащ. Ее голова и плечи поднялись, походка стала легкой и скользящей, когда она подошла поздороваться с мужем.
К Карлосу подбежала Жанна.
– Папа! – Она обвила руками его шею. Карлос пошатнулся.
– Какой избыток чувств, – сказал он и поцеловал ее в обе щеки. – Ты, наверное, догадалась, что я привез. Едва ли такая радость вызвана просто появлением усталого старого банкира.
– Ой, папа, оно наконец здесь? Где? Где мое платье? Я должна его видеть, немедленно! – Жанна подбежала к матери: – Мама, я плохо себя вела, я прошу прощения. Я буду хорошей-прехорошей. Завтра я буду молиться, пока колени не сотру. Мама, можно мне померить платье сейчас? Вот сию минуту?
Отказать ей не было никакой возможности.
Мэри еще никогда не видела парижского платья. Она сразу поняла, почему Париж был Меккой дамской моды.
Платье создавало впечатление естественности, юности, невинности. Широкая юбка напоминала плывущее облако белой шелковой кисеи, невесомой, как паутинка. Под ней были нижние юбки, уложенные так хитро, что утяжеляли юбку, но ни миллиметра не прибавляли к узенькой талии. Подол каждой юбки был укреплен белым конским волосом для сохранения формы, и каждая юбка являлась самостоятельным произведением искусства. Самая верхняя была из кружева, тонкого, как паутина, с узором, изображавшим ландыши. Под ней блестел тонкий атлас, а из-под атласа водопадом ниспадали рюши широкого кринолина. Подол кринолина был окантован тем же кружевом, что и верхняя нижняя юбка.
