Кружева были использованы и для рукавов, круглых, как шары, взбитых прекрасно продуманными складками тончайшей шелковой органди. Тесьма, обрамляющая и подчеркивающая глубокий круглый вырез, открывающий плечи, была также кружевная. Шелковый лиф покрывали аппликации из ландышей. Их листья образовывали диагональные линии, подчеркивающие тончайшую талию. Они сдержанно и изысканно сверкали жемчужинами, которыми были выложены сами цветы.
К платью прилагались белые шелковые чулки, стрелочки которых были расшиты крошечными листиками, и шелковые туфельки с кружевными оборками на подъеме, удерживаемыми узенькими пряжками из скатного жемчуга.
В овальной коробочке, обшитой белой парчой, лежала заколка для волос в виде букетика ландышей, листики которого были сделаны из мельчайшего зеленого бисера, а цветы-жемчужинки, покачиваясь, свисали с серебряной проволочки.
Впервые в жизни Жанна оказалась не в состоянии произнести ни слова. Она смотрела на платье и его аксессуары с выражением благоговения. Потом она посмотрела на мать. В глазах ее стояли слезы.
Берта долго без слов обнимала дочь. Потом звонком вызвала Миранду и послала ее принести теплой воды, сказав при этом:
– Скажи Клементине, что она мне тоже нужна. И обе тщательно вымойте руки, прежде чем зайти. – Она улыбнулась Жанне: – И ты тоже, барышня. Ни к чему не притрагиваться, пока не умоешься.
Жанна пришла в себя. Она выхватила из коробки заколку и протанцевала с нею до зеркала.
– Мама, а парикмахер у меня будет, чтобы я была совсем красивая? – Она воткнула заколку в косу, уложенную на макушке.
– Конечно, будет, но заколку ты не наденешь. Может быть, белую ленточку, и только. Мы снимем цветы и поместим их в центр твоего букета из живых цветов.
Жанна сделала пируэт.
– Мэри, правда, это самое умопомрачительное платье за всю историю мира? Скажи, что ты умираешь от зависти. Ты можешь простить мне, что у меня есть такое платье? Если бы у тебя было такое платье, я бы этого никогда, никогда тебе не простила!
– Жанна, честное слово, я рада за тебя и ни капельки не завидую, хотя это несомненно самое прекрасное платье и ты в нем будешь самой прекрасной женщиной во всем Новом Орлеане.
Мэри говорила совершенно искренне. Она была уверена, что вот-вот найдет свою семью, и потому была так счастлива, что желала и Жанне, и всем остальным исполнения всех желаний.
– Я так чудесно, замечательно, великолепно счастлива! – Жанна вздохнула.
– Я хотела бы умереть и лежать в этом ужасном склепе. – Жанна всхлипнула. – Я так несчастна!
Платье пришлось ей не впору.
– Дорогая моя, – сказала Берта. – Это еще не конец света. Только взгляни, все сидит идеально, вот только в талии немного широковато. Мы распустим шнуровку у корсета и…
– И я буду выглядеть как корова! – взвыла Жанна.
– Можно взглянуть? – спросила Мэри. – Жанна, выпрямись и замри.
– Зачем? Жизнь моя загублена.
– Мне кажется, я смогла бы немного подобрать, только надо точно убедиться.
Берта вытерла глаза.
– Я тоже сразу об этом подумала, Мэри, но это бесполезно. В Новом Орлеане есть только одна женщина, которая смогла бы с этим справиться, – мадам Альфанд. Но сейчас она очень занята платьями, которые шьет сама.
Мэри ходила вокруг Жанны, внимательно приглядываясь.
– Я бы могла это сделать, – сказала она. – Монахини научили меня белошвейному делу.
– Ой, Мэй-Ри, ты лучшая подруга в мире! – Жанна ладонями вытерла мокрые глаза. – Мама, ну разве нам не повезло, что у нас есть Мэй-Ри, и как раз тогда, когда это так необходимо?
Берта не знала, что сказать. Ей не очень верилось, что Мэри способна справиться с такой тонкой работой, но она не хотела, чтобы Жанна впадала в отчаяние. Она медлила с ответом.
– Нам действительно повезло, – сказала она. Она дала наконец свое согласие, только потому, что мысли у нее были заняты другим. Она прикидывала, какая сумма может убедить мадам Альфанд.
На другое утро и Берта, и Жанна глазам своим не могли поверить. Платье было исправлено, причем исправления были совершенно незаметны, а вышивка ничем не отличалась от работы парижских мастериц. И все это Мэри сделала за ночь.
– Глазам своим не верю, – сказала Берта. – Ты даже искуснее мадам Альфанд, Мэри.
Жанна набросилась на Мэри с поцелуями и благодарностями.
Мэри улыбнулась, и тени под ее глазами почти исчезли. Но только не для материнского ока Берты. Она отправила Мэри спать.
Уже через несколько секунд та погрузилась в глубокий, здоровый сон. Когда во дворе начались крики и причитания, Мэри ничего не слышала.
Карлос выбежал на лестничную площадку.
– Что все это значит? – крикнул он. – Немедленно прекратите!
Слуги сбились в кучку. Некоторые стояли на коленях и громко молились, протянув к небу умоляющие руки.
– Феликс, подойди сюда сейчас же, – сказал Карлос. Он сам спустился на четыре ступеньки.
Феликс, его камердинер, спотыкаясь, подбежал к нему, не давая спуститься ниже.
– Стойте, миши
[13]
Карлос, не ходите туда. – Тихий голос Феликса дрожал. – Гри-гри, – сказал он.
Берта, вышедшая вслед за мужем на лестницу, прижала руку к сердцу и упала в обморок.
Гри-гри был вещественным знаком вудуистского проклятия.
Глава 18
Молодая женщина шла так, словно весь тротуар, или, как выражались в Новом Орлеане, банкета, принадлежал исключительно ей одной. Она не опускала глаза на неровные кирпичи мостовой; она держала голову высоко и гордо и глядела прямо перед собой. Ее гибкое тело легко лавировало в уличной сутолоке, не утрачивая при этом подчеркнутой кокетливости движений. Виляющие бедра и выставленная вперед грудь явно противоречили скромному покрою платья из голубого шамбре,
[14]
застегнутого спереди на все пуговицы, от шеи до самых лодыжек.
Лицо женщины поражало яркой красотой, а светло-коричневая кожа указывала, что в ее венах преобладала кровь белой расы. Высокие скулы и бронзовый отлив кожи говорили о том, что среди ее предков был по меньшей мере один индеец.
У нее были чувственные, полные, алые от природы губы и на удивление светлые, почти прозрачные глаза.
На ней были тяжелые золотые серьги в виде колец и ярко красный тиньон. Внимательный наблюдатель мог заметить, что тиньон сложен и завязан так, что образовывал семь углов.
А наблюдали за ней многие. Но смотрели на нее либо украдкой, бросая поспешные косые взгляды, либо только тогда, когда она проходила мимо и можно было, не таясь, любоваться ею.
