– Я испытал глубокое отвращение при мысли о толпах женщин, которые и утром и днем набиваются в зал, чтобы внимать потоку мерзостей проходящего в нашем городе судебного процесса, – начал он, старательно избегая произносить ужасное имя, принесшее Ла-Порту дурную славу. – Эти женщины напоминают тех, кто расположился около выгребной ямы и не собирается уходить, пока ее не опорожнят. Крайне печально, что суд посещают мужчины, но еще страшнее, что на нем присутствуют женщины, которые, осмелюсь предположить, стремятся занять самые первые ряды, чтобы ни в коем случае не пропустить какую-нибудь скабрезную подробность или отвратительную сцену.
Этому безобразию нет названия! – звенящим от негодования голосом продолжал Гаррард. – Странно: множество женщин повсеместно без всякого принуждения сидят в залах на громких процессах, и чем непристойнее дело, тем больше дочерей Евы можно там увидеть. Что сказать об этих женщинах? Об их скромности? Об их чистоте? Неблаговоспитанные – это самое мягкое из всех названий, которые они заслуживают.
Пытаясь понять, кого привлекает «такая грязь», Гаррард сам посетил одно утреннее и одно дневное заседание. То, что он увидел и услышал, возмутило его до глубины души. Одна молодая женщина, удобно усевшись в первом ряду, явно радовалась такому удачному месту. «Раздувая щеки, она демонстративно мяла во рту большой кусок жевательной резинки, – источая презрение, рассказывал проповедник, – и трясла головой, как корова. Я мог бы многое добавить, но хочу поговорить о более приятных вещах. Смею надеяться, что достойные женщины осудят тех, кто посещает слушания, и будут держаться от них подальше. Скромные, чистые, воспитанные леди должны сторониться зла в любых его проявлениях»2.
В пятницу обличающую речь Гаррарда напечатали местные газеты, и вскоре Гарри Дарлинг и редактор «Геральд» Эдвард Моллой оказались завалены возмущенными письмами протестующих против нападок пастора. «Известная жительница Ла-Порта», как следовало из подписи под одним из писем, обвинила Гаррарда в «оскорблении всех местных женщин», а также в осквернении его кафедры и сана.
Писавшая уверяла, что, посетив несколько заседаний, видела там «прекраснейших и честнейших дам». Более того, она не слышала в суде и десятой доли тех непристойных слов и грубых выражений, которые употреблял Гаррард.
В самоуверенных фразах, отражавших феминистические настроения того времени, она утверждала, что женщины должны иметь представление о правовой системе, настаивала, что прошли времена их униженного положения и невежества, а стремление ознакомиться с судебными процедурами не имеет ничего общего с потаканием низменным страстям. Отповедь Гаррарда, по выражению анонима, выставила пастора на посмешище. «Почитающий Евангелие, – напомнил пишущий, – должен жить, ни к кому не испытывая злобы, и к любому проявлять милосердие». В конце письма автор намекал, что Гаррард, как человек новый, посторонний, не имеет права очернять благовоспитанных и во всех отношениях безупречных посетительниц зала суда3.
Проповедь Гаррарда обидела не только женщин. В «Уикли геральд» под заголовком «Муж тоже протестует» появилось еще одно гневное письмо. Его автор усомнился, что пастор, переехавший в Ла-Порт совсем недавно, имел право на такое огульное осуждение. «Преподобный без году неделя в нашем прекрасном городе, и ему не пристало очернять наших дам», – защищая свою жену, а заодно и всех американок, обрушился на пастора пожелавший скрыть свое имя джентльмен:
Как и многие другие женщины, моя супруга была в зале суда, и вдруг преп. Гаррард выступает с речью и заявляет, что фактически все они нескромные, нечестные и неблаговоспитанные, то есть недостойны уважения. Он убеждает свою паству, что представительницы слабого пола нашего города находятся в плену плотских помыслов и подобны стадным животным. Что за высокомерие! Что за старый критиканский трюк – презрительно поджимать губы! Просто глупость и ничего, кроме глупости. Кто дал право этому человеку рассуждать о скромности, чистоте и благородстве наших женщин? Я горжусь стойкостью и отвагой американок. Мы все должны гордиться благородством их душ и помыслов, чистых как стекло и таких же твердых в сопротивлении несовершенству окружающей жизни. Я спрашиваю вас: действительно ли слово «непристойный», как и другие, прозвучавшие на процессе Ганнесс, более грубое, грязное и вызывающее, чем те, что слетают с уст священника, когда он разглагольствует о танцах, торговле женщинами и касается скользких тем в отношении детей. Я считаю, что женщина, как и мужчина, имеет право знать и слышать все, что касается правовой стороны ее жизни. Неизбежная грубость и неделикатность мира не навредит подлинной скромности и порядочности. Мистер Гаррард, придя в суд, встретится с такими же высокоморальными жительницами города, как и везде, включая церковь. Моя жена ушла на процесс достойной женщиной и такой же вернулась домой. Истинная добродетель заслуживает доверия, и я верю своей жене. И не ваше дело, мистер Гаррард, ставить под сомнение ее добропорядочность.
Автор письма, особенно выделяя издевательское описание зрительницы со жвачкой во рту, называет речь пастора «невероятно обидной», оскорбительной и «недостойной джентльмена». «Мне кажется, – продолжает аноним, – что та девушка вела себя куда более пристойно, чем мистер Гаррард в своей несдержанности, который, обрушившись на наших женщин с оскорблениями и напрасными обвинениями, низвел церковную проповедь до уровня уличной сплетни»4.
Однако не все обиженные откликнулись на обличительную проповедь гневными письмами. Местная сочинительница Молли Лонг опубликовала в «Уикли геральд» юмористическое стихотворение. Она написала его в форме письма к чикагской подруге Бесси Шорт:
Что в городе творится, Бесс!
Здесь все спешат на суд.
Не первый день идет процесс —
Разгадки тайны ждут.
Присяжных выбрали сперва —
Подходят на все сто!
Однако ясно им едва,
Кого судить, за что…
Жива Белль Ганнесс или нет?
Нам кажется порой —
Сбежала, заметая след,
С пропавшей головой.
Еще там про зубной протез
Талдычат день за днем.
Ведь мост, – ты представляешь, Бесс? —
Не поврежден огнем!
У пастора же свой резон —
Чихвостит падре дам.
Но раз на суд являлся он,
Чего стыдиться нам?
И я пойду туда опять. Вопрос,
Да мог ли мост
Гореть в огне и не сгорать,
Не так, похоже, прост.
Тебе же, как вернусь домой,
Пошлю отчет подробный свой.
Несмотря на издевательства, презрение и насмешки, преподобный продолжал гнуть свою линию. В очередной речи он уверял прихожан, что глубоко уважает высоконравственных жительниц Ла-Порта, подвергая осуждению только «определенный тип падких на сенсации женщин», которые, как стадо овец, ходят на суд исключительно ради развлечения.
