Теперь Вейр обвинил Сазерленда, что в вопросе о жизни и смерти он позволил себе «скатиться до сарказма». Адвокат упрекнул оппонента в «величайшем юридическом перевороте двадцатого века»: говорил о здравом смысле, а сам «принялся фантазировать» на тему о воображаемом участии Лэмфера в преступлении против Эндрю Хельгелейна, нарисовал картину, где Лэмфер якобы видит, как Ганнесс убивает гостя из Дакоты.
– Зачем в таком случае соучастникам убивать друг друга? – насмешливо поинтересовался адвокат.
Обращаясь к присяжным, Вейр допустил, что у Белль мог быть сообщник, который хотел бы от нее избавиться. Но предположение, что этим человеком является Лэмфер, не что иное, как «гадание на кофейной гуще. Нельзя, основываясь на чьих-то догадках, повесить или осудить человека на тюремное заключение!».
Коснувшись спора о зубных протезах, Вейр потребовал объяснить отсутствие такого важного свидетеля обвинения, как Луис Шульц.
– Почему вы его не вызвали? Где сейчас находится этот важнейший свидетель?
Помощник адвоката поинтересовался также, почему за две недели до того, как старатель нашел зубы, доктор Нортон «нарисовал и передал шерифу Смутцеру какую-то стоматологическую диаграмму». Не потому ли, мрачно предположил Вейр, что за эти две недели была изготовлена и подброшена фальшивая улика?
– Почему мистер Сазерленд так легко отбросил вопрос об отравлении? Предположим, что гробовщик использовал порошок чистого мышьяка. Однако признанный эксперт доктор Хайнс нашел в тканях также стрихнин, количество которого превышало смертельную дозу для троих человек. Как мог Лэмфер совершить это преступление? Ему пришлось бы войти в дом, применить яд, потом отнести всех четверых в погреб и поджечь здание. Но как мой подзащитный мог туда проникнуть, если дом был заперт?!
В конце выступления адвокат не смог сдержать эмоций.
– Мы все согласны, что было совершено преступление, – срывающимся голосом продолжал Вейр, – и, как все честные граждане, уверены: преступника необходимо поймать и осудить. Я лично не верю, что Рэй Лэмфер виновен в тех деяниях, которые ему приписывают. Нет никаких доказательств, что он замешан в чем-либо предосудительном, разве что иногда выпивал, но немало других мужчин делают то же самое. Возможно, Рэй Лэмфер пил даже больше других, но вменяемого ему преступления он не совершал. А раз это так, он должен быть отпущен на свободу.
Господа присяжные! Завтра наступит День благодарения, и вы, исполнив свой гражданский долг, вернетесь домой, в лоно семьи. А что ждет Лэмфера, если вы его сейчас осудите? Подумайте, десять раз подумайте! В ваших руках человеческая жизнь!5
Этими словами Эллсворт завершил свою речь. По его щекам текли слезы.
После Вейра перед судьями выступил Уорден. Он призывал пощадить своего клиента. Как заметил один обозреватель, «адвокат бился за подзащитного, как за родного брата. Сам обвиняемый не мог бы бороться за свою собственную жизнь с бо́льшим пылом». Гарри Дарлинг отреагировал на пламенную речь Уордена особенно замысловатым одобрением: «Адвокат Уорден приложил все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы повысить “жаропрочность” присяжных перед огнем пылающих костров прокурора Смита»6.
Сначала Уорден напомнил членам суда о принципе обоснованного сомнения:
– Так как обвинения против Рэя Лэмфера целиком построены на косвенных уликах, – подчеркнул защитник, – то присяжные должны быть уверены, что в обвинительном заключении представлено единственное разумное объяснение этим косвенным доказательствам. В противном случае Лэмфер должен быть оправдан.
Пункт за пунктом Уорден поставил под сомнение весь обвинительный акт, начиная со смерти Ганнесс во время пожара.
– Я твердо уверен, что она жива, и, безусловно, у нее был веский мотив для поджога: в любую минуту на ферме в поисках брата мог появиться Асле Хельгелейн. Ганнесс сделала все необходимые приготовления, даже оставила в завещании распоряжение, что делать с имуществом на случай смерти ее детей. Так что у меня лично нет сомнений в показаниях мистера Хатсона и двух девочек, его дочерей.
Теперь о найденных четырех телах. Я полагаю, что они не могли одновременно упасть со второго этажа и остаться лежать в ряд, придавленные обломками пианино. Если верить обвинению, то фортепиано упало в погреб от столкновения с падающими телами!
Уорден, стараясь посеять как можно больше сомнений в душах присяжных, выдвинул совершенно неожиданное предположение: свой зловещий план Белль Ганнесс привела в действие с помощью Максона.
– Подозреваю, что Максон рассказал не все, что знает, – продолжал адвокат. – Думаю, в ту ночь он действительно лег спать, не раздеваясь. И потом не издал ни одного крика, не поднял тревогу, не позвал на помощь соседей.
Перейдя к вопросу о зубных мостах, защитник просил не учитывать свидетельство доктора Нортона, называя его мнение «предвзятым».
По словам Уордена, огонь никогда их не касался. Все, что известно об этих протезах – начиная с того, как их нашли, и заканчивая их нынешним состоянием, – указывает на коварный заговор, цель которого – убедить всех, что Ганнесс погибла во время пожара.
Далее адвокат, стараясь опровергнуть показания Джона Рая, сказавшего, что Лэмфер вернулся на ферму Белль 14 января, «зачитал заявление подсудимого, который этот факт отрицал».
Заключительные слова Уорден «произнес с необыкновенным чувством».
– Обвинение утверждает, что Лэмфер якобы признался в преступных намерениях. Давайте представим, что он солгал Энтиссу. Неужели за эту ложь вы отправите человека на виселицу? Тогда все мы на краю гибели! И все-таки я верю: принимая решение, вы будете опираться на вещественные доказательства, судить по совести и по закону. Тогда моего подзащитного ждет справедливый приговор!7
Последним должен был высказаться прокурор Смит. По сравнению со страстными выступлениями защитников, говорил он просто, разговорным стилем и поначалу даже несколько иронично:
– Я не буду произносить политических речей. Я просто постараюсь вас убедить: нет никаких сомнений, что пожар, в котором сгорела семья Ганнесс, устроил Лэмфер.
Смит, как и его помощник, объявил доводы защиты безнадежно запутанными. «Невозможно определить, что они пытаются доказать, – сказал прокурор. – То утверждают, что Белль Ганнесс жива, то вдруг внушают суду, что она умерла». Отвечая на упрек Уордена об отсутствии прямых улик, Смит воскликнул: «Конечно, все доказательства косвенные! Замышляя поджог или другое преступление, люди не дают объявлений в газетах и не трубят о своих планах на всех углах».
Пользуясь приемом Уордена, Смит отразил еще один выпад противника:
– Они спрашивают, где Шульц. Пусть так. А мы спрашиваем, где Черная Лиззи. Почему с ее помощью не подтвердить алиби? Что делал обвиняемый в течение часа и сорока пяти минут, которые, по словам Лэмфера, он потратил на путь чуть больше мили? Если это не так, почему не вызвать Черную Лиззи? Ей-то все известно. По какой причине этой свидетельницы не было на суде?
