«Вот дерьмо!» – такой была моя реакция. Реакция Пита была немного более красноречивой, но что мы могли поделать? Я хотел, чтобы Пит играл. Я хотел, чтобы мы были сами собой, а не той группой, в которую хотел превратить нас какой-то янки. Будь у нас право голоса, мы бы отказались, но выбора у нас не было. В те дни это была живая запись, всего три звуковые дорожки. Впихнуть соло Пита после этого было бы чрезвычайно сложно и привело бы к тому, что запись растеряла бы свою текстуру. Да, Пит сыграл бы великолепное соло, как он делал каждую ночь на концертах, но звук стал бы менее плотным. Невозможно одновременно играть и ритм, и соло. Во время живого выступления вам это еще может сойти с рук – для этого у Пита была особая техника, но мы были в студии и это была наша первая настоящая запись. Талми создал крупные хиты для The Kinks и не собирался менять своего решения. Либо так, либо никак.
Мы записали песню за один дубль, а затем Талми сказал, что мы должны поместить что-нибудь на обратную сторону. Он предложил нам одну песню под названием «Лысая женщина». Я быстренько переписал текст.
Yeah, I don’t want no bald headed woman
It’ll make me mean, yeah Lord, it’ll make me mean.
Yeah, I don’t want no sugar in my coffee.
Да, мне не нужна лысая женщина,
Она меня разозлит. Боже, да, она меня разозлит.
Да, мне не нужен сахар в моем кофе…
И так по кругу. Работа выполнена. В то время я не понимал, о чем эта песня, но она была блюзовой и я чувствовал себя как дома. Через два часа мы вышли из студии. Джимми звучал совсем не так, как Пит, но этого было достаточно, чтобы мы впервые попали в чарты.
Наше первое появление в «Top of the Pops» («Top of the Pops» или TOTP – музыкальная программа британского телевидения, выходившая на Би-би-си и транслировавшаяся во многих странах мира. – Прим. пер.) также обернулось для меня первым полетом на самолете. В те дни это шоу снималось в церковном зале в Манчестере, поэтому Кит посадил нас на рейс British Airways из лондонского аэропорта. Только полюбуйтесь на меня – птица высокого полета. Оказалось, что в самолете я сидел рядом с Марианной Фейтфулл, которую тоже пригласили на TOTP. «С тобой все в порядке?» – спросила она, когда мы взлетели. В общем-то, я был в порядке, но было мило, что Марианна держала меня за руку.
Наш следующий сингл получился более гармоничным. У Пита уже было готово девяносто пять процентов «Anyway, Anyhow, Anywhere» к тому моменту, как он пришел с этой песней в Marquee одним апрельским днем. Однако ей недоставало бриджа (музыкальной связки между частями. – Прим. пер.). Мы вместе поработали над этим на сцене до прибытия зрителей. Поначалу трек звучал как песня о блаженном свободном духе, потому что в то время Пит был одержим Чарли Паркером. Но к концу дня мы уже пели о том, как врываемся в запертые двери, не заботясь о том, что правильно, а что нет.
Это был мой вклад. Я привнес в песню дух улиц, бунтарский настрой. В таком возрасте вам кажется, что вы всегда правы. Строки «Ничто не встанет у меня на пути» посвящались тому, как мы собирались построить свою собственную жизнь, и мне кажется, что они были очень уместны. И, конечно, в середине песни присутствовал фидбэк Пита. Это было ново. Это было революционно – настолько революционно, что наш лейбл Decca отослал первый тираж пластинок обратно, потому что там посчитали, что запись испорчена. Но это были мы. Мы увековечили наш сценический акт на виниле.
Мы попали в чарты. Мы побывали на телевидении. Би-би-си снизошли до того, чтобы пустить нас на радио. А затем у нас случились первые зарубежные гастроли. Две ночи в Париже. Это вам не Шепердс-Буш. Там все было совсем по-другому, по-иноземному. Я не знаю, как мы выглядели в глазах парижан. Разумеется, у них у всех было отличное чувство стиля, и мы наверняка казались им пришельцами из космоса. Концерт состоялся в клубе Club des Rockers с небольшим залом с барной стойкой без сцены. Мы забились в угол, а зрители были прямо перед нами, на уровне наших глаз и лиц. Bon soir.
Мы начали играть «Heatwave», и толпа просто стояла, уставившись на нас, практически не демонстрируя никаких эмоций. Они были французами. Мы были англичанами. Ни одной английской группе не было легко во Франции. Возможно, они ненавидели нас? Возможно, это был их способ показать галльское презрение? Поэтому мы отреагировали так, как всегда в таких ситуациях. Добавили каплю соответствующего настроя.
«Daddy Rolling Stone», «Motoring», «Jump Back». Ноль реакции. Мы прибавили газу. Неужели это провал? Неужели мы так и покинем сцену в полной тишине? Это продолжалось в течение всего сорокапятиминутного сета, а затем, как только мы закончили самую зловещую, агрессивную, дикую версию «Anyway, Anyhow, Anywhere», публика будто с катушек слетела. Наш первый концерт за границей обернулся успехом. О нас написали в местном музыкальном журнале: «Аудитория поняла, что зарождается новый стиль рока». Впрочем, я не уверен, что это было правдой и у зрителей действительно возникли столь философские мысли. Их всего-навсего как следует встряхнуло.
Конечно, у Кита не было денег, чтобы отвезти нас обратно, но он прекрасно говорил по-французски и своим языком проложил нам путь домой. Или он одолжил деньги у Криса Парментера, A&R-менеджера из Fontana Records. Кит был мастером развода. Он использовал свой аристократический акцент и свой адрес в Белгравии (один из самых фешенебельных районов Лондона. – Прим. пер.), чтобы открывать всевозможные лазейки для превышения кредитного лимита. У него были карты в Harrods и Christopher Wine Company и счета в нескольких банках, все в минусе.
Когда дело становилось совсем худо, он наведывался в казино с чековой книжкой. В случае выигрыша у него появлялось достаточно денег, чтобы расплатиться с судебными приставами, а если он проигрывал, то чек все равно не был действительным. Он был игроком, но с помощью своего красноречия мог выпутаться из любой ситуации. Благодаря чему мы и вернулись из Франции. Но по возвращении домой его выселили с Итон-плейс. Для нас это был отчетливый звоночек, что New Action, управляющая компания Кита и Криса, была на мели.
Что касается Пита, то у него дела шли в гору. Он сидел в своей квартире в Белгравии, весь в заботах о готовящемся альбоме, и слушал оперу, дистанцировавшись от всего. У него были деньги. Он получал авторские отчисления. Выручка с концертов была для него всего лишь карманными деньгами. Это изменило нас. Мы превратились в группу и автора песен. Полагаю, это было неизбежно с самого начала, но у нас не было диктатуры и я никогда не был просто рядовым солдатом. Я все еще компоную наши шоу, выбираю порядок исполнения песен. У меня есть чутье относительно того, в какой именно последовательности их нужно играть, чтобы ощущения от нашей музыки заискрились в теле зрителя. Если поместить песни не в том месте, можно не достичь этого эффекта, а мы такого себе никогда не позволяли. На первых порах мы обходились без сет-листа. Я просто выкрикивал названия песен, и ребята начинали играть. В разгаре выступления я чувствовал, какая композиция должна следовать за той, что мы играли. Я углублялся в свое сознание, анализировал свои чувства и решал, как можно было бы перенести эти чувства и эмоции на другой уровень, не разрывая связи. Такой подход совершенно отличался от того, чтобы просто лабать хиты один за другим.
