Эго… Сколько же от него проблем. Это и жизненно важный компонент рок-группы, и, одновременно с этим, смертельный яд. Думаю, я поднялся выше всего этого, когда остальные участники группы устроили мне бойкот. Звучит эгоистично, не правда ли? Но мне удалось подняться над этим во многом благодаря роли фронтмена: я получал свою долю внимания. Но эго может доставить неприятности и усилить трения, и далеко не всегда это выражается в том, что парни просто выкручивают громкость на своих усилителях.
Я начал крутить микрофон не для того, чтобы потешить эго, а потому, что не знал, чем занять руки во время соло. Первые скромные попытки были предприняты во время нашего совместного турне с Herman’s Hermits, когда мы начали включать мини-оперу в программу. У нас был один длинный, несколько затянутый музыкальный фрагмент, и я просто чувствовал, что его необходимо оживить. Во время него я торчал посреди сцены с микрофоном в руках. Это довольно скучная поза. Не так уж много движений можно сделать с одной свободной рукой, а до Мика Джаггера в танцевальном мастерстве мне явно было далеко. Итак, в сольных частях я попытался немного покрутить микрофоном. В течение следующих нескольких месяцев мой трюк набирал обороты. И тогда Пит начал прыгать. Я начал больше вертеть микрофоном, а он в ответ начал еще больше прыгать. Джон стоял на месте как статуя, а Кит и так всегда молотил от души, но мы с Питом ввязались в своего рода «гонку танцевальных вооружений». Все это не было постановкой – нас вела музыка. И, возможно, наши эго. У меня не всегда получается поймать микрофон. В шестидесятые годы у меня была отличная хватка, но сейчас зрение уже не такое острое и время от времени случаются осечки. Когда я промахиваюсь, микрофон бьет меня по ноге или по яйцам. Чертовски больно, но это, безусловно, помогает мне брать высокие ноты.
Только однажды я специально огрел им человека – это был парень на концерте Чака Берри, и он это заслужил. Все случаи неумышленного насилия были вызваны неисправностью оборудования. Несколько раз микрофон терялся из виду, и это было страшновато. Он просто исчезал. Должно быть, он улетал довольно далеко, и, если бы он приземлился кому-нибудь на голову, это было бы весьма неприятно. Постарайтесь не думать об этом в следующий раз, когда вы окажетесь в первых рядах на одном из наших шоу.
Я никогда не тренировался. Я делал несколько взмахов микрофоном перед шоу, чтобы дать руке привыкнуть, поскольку эта штука весит фунт или около того, раскачивал его, чтобы понять, сколько сил нужно приложить. Вдобавок я должен был подсознательно ощущать расположение людей на сцене. Мне нужно знать мою зону безопасности. Бедный Пино Палладино, наш басист последние черт знает сколько лет… Сначала он был в ужасе от моего трюка, теперь же он спокоен, потому что знает, что это безопасно. Он может стоять на сцене, почти не вздрагивая.
Я уверен, что поначалу они все нервничали, но через некоторое время мне стали доверять. Во всяком случае Пит. И здесь следует отметить, что я никогда не бил Пита микрофоном. У меня еще есть время для этого, но это лишь доказывает, что он никогда не выводил меня из себя. Было бы относительно легко разделаться с ним за все те долгие месяцы дискуссий вокруг Lifehouse или за любое другое время, когда мы ссорились. Быстрый взмах по периферии и – бац. Нокаут. Но у меня этого и в мыслях никогда не было.
* * *
В конце концов, грандиозный проект Lifehouse, наш следующий Tommy, потерпел фиаско, и вместо него мы записали Who’s Next. Мне нравится этот альбом. Он хорош по той причине, что Пит выдал нам песни за несколько месяцев до того, как мы пошли в студию. Как я говорил, он всегда был щедрым, когда мы оказывались в студии. Он позволял нам проработать материал, развивать идеи из его демозаписей, но из-за его привычки никогда не вдаваться в детали, а также из-за стиля работы в студии он никогда не давал нам времени на треки заранее. Я полагаю, что это ему передалось от семьи. Его отец, Клифф, был саксофонистом в танцевальной группе Королевских военно-воздушных сил The Squadronaires. Его мама, неукротимая Бетти, была певицей в оркестре Сидни Торча. Они вели жизнь странствующих рабочих музыкантов, когда тебе говорят, что играть, и ты сразу же это играешь.
Рок-группа так не работает. Рок-группа сперва должна переварить музыку, попробовать ее так и этак, и, еще до того, как вы дойдете до этого момента, самое важное, чтобы все знали эту песню. Вы должны знать ее достаточно долго, чтобы не думать о ней. Вы должны срастись с ней, пока голова не отключится, уступив штурвал сердцу. Мы никогда этого не делали, и я подозреваю, что именно поэтому мы всегда мучились в студии. Вот песня об этом и о том. А теперь погнали, парни. Мне это казалось очень-очень тяжело.
С Who’s Next у нас было время отрепетировать материал за пределами студии. За четыре недели мы обкатали его на сцене. Мы дали несколько концертов на севере. Затем мы поехали в Нью-Йорк и сделали несколько записей с Китом Ламбертом. Я остался доволен результатом, но из-за того, что отношения Пита с Китом начали портиться, он просто забраковал весь материал. Мы вернулись в Англию и начали с нуля. К тому времени мы полностью освоились с новыми песнями. И это прекрасно слышно на записи. Тайминг, чувства – все на своем месте. Возьмем «Won’t Get Fooled Again». Это просто блестящая песня с гениальным текстом.
We’ll be fighting in the streets
With our children at our feet
And the morals that they worship will be gone
And the men who spurred us on
Sit in judgement of all wrong
They decide and the shotgun sings the song.
Мы будем сражаться на улицах,
С нашими детьми у наших ног,
И мораль, которой они поклоняются, исчезнет,
И люди, которые нас подстрекают,
Вершат несправедливый суд.
Они выносят решение, и дробовик поет песню.
Заварушка во Вьетнаме была в самом разгаре. Всего одно поколение успело появиться со времен войны наших родителей, и вот все повторилось. В этой песне было все, и она заставляла слушателя остановиться и задуматься. Она заставила меня остановиться и задуматься. Мы записали ее в Старгрувс, готическом загородном доме Мика Джаггера в Хэмпшире. Это был большой старый дом с внушительным залом и высокими потолками. Именно там я и записывал вокальную партию. Я слушал демо Пита, и в тот момент, когда вокал возобновлялся после барабанного риффа, он выдал это вялое, джазовое, лощеное «дааа». Да брось, чувак. Я знал эту песню. Я знал, что в ней бушевала ярость. Настоящая дьявольская ярость. Я почувствовал ее, поэтому из меня вырвался этот дикий яростный крик. Он шел от сердца, а не от головы. Все остальные обедали на кухне, когда услышали этот ужасающий вопль. Остальная часть группы, должно быть, подумала, что я умер. Кит просунул голову в дверь, чтобы проверить, все ли у меня в порядке.
Со мной все было в порядке, а запись получилась просто отличная. Мы были в хорошей форме. Затем наш бухгалтер созвал совещание. Он сказал, что у нас выдался фантастический год. Только такие новости и хочешь слышать от своего бухгалтера. Мы отыграли все эти концерты, мы сделали Who’s Next и Live at Leeds и заработали кучу денег. И он был рад сообщить нам, что наши долги составляли «всего лишь» шестьсот тысяч фунтов стерлингов. Если в 1969 году люди думали, что мы были миллионерами, то теперь они, должно быть, предполагали, что мы стали мультимиллионерами. Но мы все равно тратили деньги быстрее, чем могли их заработать. Эти суммы не были нашими расходами на проживание. Джон жил на Поупс-Лейн в Актоне, я до того лета проживал в доме с двумя гостиными и двумя спальнями. Все деньги уходили на гастроли. А еще, как мы узнали через несколько лет, они уходили в карман Киту Ламберту и Киту Муну. «Бесприбыльное процветание» – так описал эту ситуацию Крис Стэмп. Чья бы корова мычала: он-то, безусловно, получал прибыль. Но было очевидно, что чем больше мы гастролировали, тем сильнее увеличивалась сумма долгов. Поэтому мы решили остановиться.
