– Э… А что это за песня играет?
– А, ты про это. Это Deep Purple, песня «Speed King», альбом «Deep Purple in Rock», – он закатил глаза и закрыл дверь. Мои внутренности продолжали вибрировать. Я хотел музыки.
Моей первой пластинкой была компиляция, включавшая в себя в основном композиции артистов с американского лейбла CBS с Западного побережья, и, хоть я и заслушал ее до смерти, вряд ли была музыка, которая могла по-настоящему меня удовлетворить. Я хотел чистого адреналина. Подержанная пластинка «Deep Purple in Rock» стоила на распродаже 50 пенсов, потому что продававшему ее парню нужно было расплатиться с долгами в школьном буфете. Я купил ее – и в мою жизнь вошел настоящий драйв.
Семейная поездка в Джерси – тот, что на Нормандских островах, а не Нью-Джерси, ребята – принесла мне новые издания альбомов Van Der Graaf в разворотных конвертах – классические «Н to Не» и «Pawn Hearts» (Последняя была настолько маниакально-депрессивной, что с ее помощью можно было очистить комнату от людей за пару минут. С другой стороны, я мог слушать ее часами в полном одиночестве – вероятно, потому, что я не являюсь маниакально-депрессивным). Я вытащил две пластинки из коричневого бумажного пакета. На обложках было несколько великолепных сюрреалистических работ Пола Уайтхеда. Я показал их своему отцу, который был художником-любителем и рисовал масляными красками.
– Что ты об этом думаешь? – спросил я.
– Вырождение, – сказал он ядовито. Остаток дня мы не разговаривали. Я решил, что если бы у меня был выбор между избиением в школе плавания и тем, что на меня смотрят так, будто у меня две головы, то я рискнул бы вернуться в школу. Я был полон решимости проводить как можно больше времени вдали от дома и начал записываться на школьные экскурсии, армейские учения и все остальное, до чего только мог дотянуться.
Во время летних каникул я мотался по городу, слонялся вокруг музыкальных лавок и прижимался носом к витринам магазинов, где продавали гитары и усилители, был болен акустическими системами и прочим звуковым оборудованием. Мое знакомство с группами, альбомами и сценой превратилось в фантастический мир снов. У меня был транзисторный радиоприемник с одним маленьким наушником, и я слушал пиратскую станцию Radio Caroline, скрипучие звуки которой шуршали туда-сюда под моим одеялом по ночам.
Альбом Deep Purple «Made in Japan» я выучил наизусть, нота в ноту. Я пытался воспроизвести каждый удар барабана, каждый пинок Иэна Пейса по бас-бочке. То же самое касалось первого альбома Black Sabbath, «Aqualang» от Jethro Tull, а также моей эксцентричной коллекции альбомов Van Der Graaf Generator и заветного экземпляра дебютника Wild Turkey.
Дома, в Шеффилде, у меня все еще оставались друзья из подготовительной школы. Учитывая, что все мы были распиханы по разным интернатам, каникулы были единственным временем, когда мы могли увидеться. Одного из этих ребят звали Пол Брей. В гараже у Пола стояла настоящая ударная установка: настоящие тарелки и все остальное, что только было нужно. Он играл в группе, и однажды я застал момент, когда в гости к нему пришел их гитарист. Я сидел и с наслаждением слушал, как он выживает из струн клэптоновскую «Layla» и полдюжины других хитов Cream. Вполне возможно, что впоследствии этот парень стал дипломированным бухгалтером. Пол на самом деле сегодня является довольно успешным адвокатом. Такова жизнь.
В то время я был покрыт пятнами, носил анорак и синие расклешенные джинсы со сделанными шариковой ручкой надписями Deep Purple и Black Sabbath на бедрах, и я ездил на раздирающем уши своим шумом нелепом мопеде. О, да, и я хотел стать барабанщиком. Мои родители пришли бы в ужас, узнав об этом. Так что это была моя страшная тайна. У меня была пара барабанных палочек, которые я хранил тайком от родных, и доска, на которой я тренировался отбивать ритм. Они хотели, чтобы я был врачом, ветеринаром, бухгалтером или занимался еще какой-нибудь «профессиональной» работой.
Вернувшись в школу, я начал собирать группу. Будучи лишенным чего-то существенного, человеческий разум способен адаптироваться к окружающей реальности причудливым и зачастую даже извращенным образом. Маркиз де Сад, когда он был лишен писчей бумаги и сексуальных контактов, решил обе проблемы, записывая свои все более и более лихорадочные фантазии на туалетной бумаге, и эти его творения недавно (на тот момент) были переведены академиком в университете, где я должен был вскоре оказаться, но, кажется, я забегаю вперед. Так что давайте сейчас разберемся с прошлым.
Я не застал те группы, которые слушал, на пике их расцвета, поскольку был в то время привязан к школе-интернату, поэтому мое воображение заполняло пробелы. Перед своим внутренним взором я накладывал их сценические выступления на что-то вроде оперной постановки и вкладывал в это энергию от некоей импровизированной драмы, в которой я участвовал. Все это было очень лихорадочным, очень интенсивным, а сам я участвовал в происходящем в роли барабанщика. Это был просто вопрос рода деятельности, а игра на барабанах была сумасшедшим занятием. Это был бешеный стук в передней части сцены; это были пот и концентрация – но также возможность представить себя Китом Муном, эксцентриком, шоуменом. Мне казалось, что именно барабанщик сидит за рулем, управляя всем процессом.
Однако у меня не было ни руля, ни ударной установки. Забавно, что в музыкальном сленге кресло или стул, на котором сидит барабанщик, называют «троном», но, хоть я и наслаждался этим чувством, иллюзорное величие не принесло мне никакой практической помощи. Я взял несколько томов «Кембриджской истории Средних веков». Мои барабанные палочки были сделаны из кусочков фанеры, и я расположил обернутые в кожаные переплеты вокруг маленького шатающегося стола, расставив их как том-томы. Приставив к уху динамик, я принялся молотить по ним в надежде создать симфонию. В конце концов я прокрался в кабинет музыки и стащил оттуда пару барабанов бонго.
В школе-интернате были ребята, у которых имелись настоящие барабанные комплекты, усилители и электрогитары. Они репетировали в классных комнатах в дневное время субботы или воскресенья. Я просочился на одну из репетиций. Все там было очень дезорганизовано, и по-настоящему важным для музыкантов являлось только то, насколько круто они выглядели. Это было модничество, позерство – ни о чем. Мне стало противно, хотя я, конечно, слегка завидовал их оборудованию. Мое видение было мутноватым, но моя цель была кристально чистой. Да, все это развлечения – но истина превыше всего.
Четверо из нас собрались в группу, по крайней мере, на пять минут. Бас-гитарист, австралиец по имени Марк Джордан, сделал свой бас собственноручно, работая в деревообрабатывающей и электрической мастерских. Также он был моим соучастником в деле управления школьным обществом любителей военных игр. Он не смог избежать проклятия школьного хора и потому имел классически поставленный басовый тембр голоса. Завершали ансамбль две акустические гитары, и в одну из суббот мы попытались что-нибудь сыграть. Единственной песней, насчет которой нам удалось договориться, была «Let It Be» The Beatles, поэтому именно ее и начали играть. Ужасно выбивались из темпа, с моими руками, извлекавшими сырой бит из бонгов, мы доплелись до припева – и в этот момент Майк понял, что классические басовые голоса на самом деле не подходят для исполнения партий, предназначенных для протяжных ливерпульских баритонов.
