«Let It Ве» превратилась в удушливый хрип, а я старательно продолжал выстукивать бит на двух имевшихся в распоряжении барабанах.
Мы остановились. Я был разочарован, поскольку мой энтузиазм взял верх над любыми претензиями на точность. Майк не мог справиться с высокими вокальными нотами. Он прочистил горло и, звуча ужасно повзрослевшим, сказал: «Возможно, нам стоит изменить ключ?»
Я не понимал, о чем он говорит, но ответил: «Как насчет вот этого?»
Я открыл рот и принялся петь во все горло, а гитаристы дотянули до конца песни. Моя голова кружилась от вибрации, вызванной резонансом моего голоса. Когда наши таланты наконец иссякли, наступила оглушающая тишина.
– Можешь убрать отсюда эти гребаные бонги.
Майк, наш басист, признал поражение: «Я думаю, ты должен быть вокалистом, дорогой».
Таким образом, наше будущее в музыкальном бизнесе было обеспечено, и мы сделали перерыв на чай и тосты с маргарином и джемом. В конце концов, было шесть часов вечера.
Мои актерские потуги продолжали процветать, и я начал писать и даже в некоторой степени режиссировать. Я адаптировал для сцены радиопостановку Луиса Макниса «Темная башня», сыграв в ней самого льстивого дворецкого, а также выступив режиссером и продюсером, и все это происходило при поддержке моего наставника, мистера Кэмпбелла.
Мои занятия фехтованием превратились в «официальный» школьный вид спорта. Выиграв чемпионат школы, я был объявлен «школьным капитаном фехтования» и запечатлен на снимке в помпезной позе, с заметными бакенбардами.
Издевательств больше не было. Я стал похож на учреждение, которым возмущался. Я был ассимилирован, стал плотью от его плоти, как будто избиения и лицемерие были просто испытанием, через которое должен пройти каждый парень, прежде чем он превратится из гусеницы в правильный вид социальной бабочки.
Полагаю, мой статус в обществе лучше всего будет описать как эксцентричный, но приемлемый. Все это изменилось одним темным ноябрьским вечером 1975 года.
Неделя, предшествовавшая моему выпуску, была ничем не примечательной. Я проводил свободные дни в студии моего друга-гитариста Криса Бертрама. В этом нелепом дуэте мы перепевали песни из сборника Би Би Кинга, убивая блюз, и я обнаружил, что могу визжать, как банши и даже превзойти это достижение, но ведь для этого и нужен подростковый возраст, не правда ли?
К тому моменту я был в шестом классе, всего за несколько месяцев до того, как приступить к изучению английского языка, истории и экономики на уровне А. Там не было элементов курсовой работы; это была внезапная смерть – три часа на написание эссе, и если при этом вы были способны держать свое остроумие при себе, это была хорошая линия поведения.
За пару вечеров до окончания на лекции о Мачу-Пикчу и археологии инков произошло смешное, но удручающе деспотичное событие. Его центральным персонажем был имевший автомобильные инициалы академический исследователь Б. М. В. Трапнелл, который также оказался близким другом директора школы. Трапнелл был по профессии космологом и оказывал смягчающее влияние на родителей, а также, по-видимому, на школьных управляющих. Через пять минут после начала лекции он снял крышку со слайд-проектора, но, как оказалось, кто-то переставил слайды в другой – и достаточно скабрезной последовательности, которая явно намекала о злокозненном хитром плане.
Последствия были похожи на партийную чистку в нацистском стиле. Был составлен список тех, кого нужно наказать, и было ясно, кто этот список возглавил. Были назначены показательные избиения; гордость была под угрозой. Для наказания тех, кого считали лидерами заговора, использовалась розга, а орудовал ею лично господин Космолог, который был человеком крупным и, к большому сожалению для своих жертв, хорошим игроком в «пятерки».
После этого события в воздухе повисло нездоровое напряжение. В школе царили злобные настроения, но никто не мог позволить себе штурмовать Бастилию. Через два дня в Сидней-Хаусе должно было состояться празднование, но теперь оно было сильно омрачено. Торжество по случаю постройки нового жилища для нашего прославленного заведующего должно было быть отмечено с участием всей школьной управленческой верхушки.
Палач-космолог, помощник палача-космолога, а также порочный фетишист в костюме для гребли и все школьные префекты собрались за одним обеденным столом во дворе. Внутри общежития готовили еду младшие префекты.
Происходящее было пронизано атмосферой тихой анархии. Я сидел в студии с Нилом Эшфордом, которому было шестнадцать лет и который, откровенно говоря, был довольно умным парнем. У нас была электрическая плитка с одной конфоркой, а под столом стояла бутылка дешевого хереса. Мы просто болтали, занимались своими делами и слегка подвыпили, когда в дверь кто-то постучал. Мы быстро спрятали херес, а в дверь сунул нос префект, держа в руках брикет замороженной фасоли.
– Я хотел спросить, ребята, можно одолжить вашу плиту? У нас закончились конфорки, – сказал он.
Мы кивнули в знак согласия и отправили фасоль в кастрюлю. Мы смотрели, как фасолинки размораживаются, вода вскипела и начала пузыриться. Примерно в это же время нам обоим захотелось сходить в туалет по малой нужде. Благодаря тщательной координации и впечатляющему контролю над своими мочевыми пузырями, нам удалось наполнить пустую бутылку. Я вспомнил о своем опыте исполнения роли ведьмы в «Макбете». Когда я вылил наш с Нилом совместный «бульончик» в кастрюлю, то в голове у меня сами собой зазвучали строчки «Тритона глаз и пясть лягушки, кожана шерсть и пса язык»… ну и добавьте к этому четверть бутылки с мочой. Классическое образование – замечательная штука.
Смесь сварилась, через 15 минут появился префект и вытащил кусочек на пробу. «Отлично», – произнес он. Мы поняли, что в общежитии в тот момент не было никакого контроля. Все были заняты тем, чтобы льстить, кланяться и расшаркиваться перед тюремщиками и палачами – в надежде на повышение, я полагаю.
Так что мы на цыпочках отправились бродить по другим студиям и сумели раздобыть ключи от расположенного на чердаке общежития бара, где и заперлись с несколькими бочонками пива. Глядя в окошко, мы с Нилом видели тени и силуэты Последнего Ужина. Как оказалось, тот ужин действительно был последним – но не для них, а для меня.
Мы не спеша потягивали пинты Marston's Pedigree и начали хихикать. Остальные присутствовавшие в баре, полдюжины заблудших душ, поинтересовались, над чем мы смеемся. Сдуру мы им рассказали. К 11 утра следующего дня об этом уже знала вся школа. Перед обедом я понял, что меня уже провозгласили покойником, когда один из префектов нашего общежития объявил меня развращенным, отвратительным и мерзким. После обеда этот мерзкий тип был вызван к заведующему.
– Я ничего не могу сделать, чтобы спасти тебя, – сказал он мне. Это было для меня неожиданностью. Я никогда не думал о нем как о спасителе и, конечно же, не думал так и в тот момент.
Меня вызвали к главному герою этой истории: космологу, повелителю розог, карателю мелких преступников – королевской крысе. Я надел пальто и, погрузившись в размышления, медленно побрел сквозь темный ноябрьский туман. Я пребывал в отсутствующем состоянии, но я не был сломлен. После всех издевательств, фехтования, актерской игры и музыки все закончилось – наступила горькая развязка. Меня впустили в натопленный кабинет руководства, и я сел напротив мистера Б. М. В. Он сидел, скрестив ноги – очень большие ноги, подумал я невзначай. Он говорил так, словно и не обращал особого внимания на мое присутствие: «Такой тип поведения недопустим в цивилизованном обществе. Поэтому я вынужден попросить тебя покинуть школу».
