– Язва. У меня несколько язв, – сказал он. И снова бросил взгляд на свою бутылку Bell's. – Вот, полирую их.
Сказав так, он отвернулся. Я был тронут тем, что он вообще удосужился ответить, но вместе с тем я искренне переживал за него. Голос – это драгоценный инструмент, эмоциональный инструмент. Между вокалистом и публикой нет никаких препятствий. Нет корпуса гитары, за которым можно спрятаться, нет гигантского нагромождения клавишных инструментов, нет батареи том-томов. Нет никого и ничего, чтобы свалить вину за собственный просчет, и публика убьет вас и будет плясать на вашей могиле, если вы ей позволите.
Альбом «Survivors» вышел и имел некоторый успех. Он не стал мегабестселлером, но тур и отзывы в прессе были просто фантастическими. Мы появились на обложках национальных музыкальных журналов – хотя, конечно, главным образом на них появлялся только один «Громовержец». Я был указан в выходных данных альбома как бэк-вокалист и один из гитаристов. Но это абсолютная чушь. Я не имел никакого отношения к этому материалу, и все песни на альбоме были написаны в неподходящем для меня ключе. Мой голос лишь едва-едва разогревался, когда я их пел.
Мы начали работать над новым альбомом, с перспективой выпустить его на новом лейбле, Gem Records, с дистрибьюцией от RCA и при реальном финансировании. Невероятно, но я не был в звукозаписывающей студии со времен «Dracula».
Мы снова расположились в студии Greenwich, чтобы сделать запись, но на этот раз мы могли смотреть на реку через панорамное окно, и не было водителя автобуса, который мог бы нам помешать. Время, которое я провел в библиотеке школы имени короля Эдварда VII, вырывая страницы с северными легендами из книг по истории, привело к появлению песни «Hammerhead». Название «If I had a Hammer» уже было использовано в песне Пита Сигера, но еще никто не записывал песен на северную тематику с афро-карибским оттенком в музыке. На альбоме было так много различных влияний, что удивительно, как нам удалось записать что-то связное, но на самом деле его концепция заключалась в том, чтобы создать что-то вроде исторической пьесы.
Мы беспорядочно бросали в плавильный котел Rainbow, Journey, Devo, Kiss, Deep Purple, Fleetwood Mac эпохи Питера Грина и ZZ Тор. «Тигра потрох размельченный – Вот в котел заправа наша, Чтобы гуще вышла каша». Что бы там ни курил Шекспир, во время записи этого альбома мы выкурили намного больше.
Я кричал и вопил, выводил гармоничные рулады и мелодично напевал себе под нос. «Громовержец» разбивал бутылки из-под молока, и мы записывали эти звуки, чтобы включить их в альбом. Пол сводил и накладывал друг на друга дорожки и добавлял к песням эффект эха. Наш продюсер Джон Маккой с волосами, собранными в узел, наблюдал за происходящим, куря косяк размером с фейерверк. «Да, чуваки, – сказал он. – Это чертовски безумно».
Это действительно было так. Стены студии Иэна Гиллана Kings-way в Холборне, где мы записывали окончательную версию альбома, были покрыты золотыми, серебряными и платиновыми дисками. Я раньше никогда не видел таких артефактов и смотрел на них широко открытыми глазами, ожидая, когда каждая ниша откроет свои секреты. Конечно, там были награды Deep Purple, но был также диск за оригинальный саундтрек к фильму «Иисус Христос – суперзвезда». В глазах 21-летнего парня все это выглядело просто потрясающе. Я быстро отвел взгляд, чтобы мои коллеги по группе не посчитали меня слабаком, потому что я проявляю такой энтузиазм и интерес к чужим достижениям.
Мы закончили сводить альбом и несколько раз прослушали его, легко убедившись в собственной гениальности. Он назывался «Head On» – такое название придумал лейбл. На обложке был изображен похожий на сексуального извращенца палач, сжимавший топор – что в сочетании с названием альбома («Голова на плечах») создавало своеобразный каламбур.
Чтобы в последний раз отпраздновать запись альбома, мы накачались в расположенном над студией пабе Newman Arms – да так, что несколько пинт пива даже вернулись обратно. Потом мы бездельничали на изношенных диванах, что лежали в задней части контрольной комнаты. Инженер звукозаписи внес свой вклад в празднование сведения, подсыпав немного какой-то весьма ароматной смеси в наши стандартные косяки, где марихуана была смешана с табаком из сигарет Marlboro. В этот момент, оставив на подземной парковке свой винтажный «Роллс-Ройс», вошел Иэн Гиллан – волосы до пояса, бог рока во всех смыслах этого слова.
Инженер предложил ему косяк. Иэн отмахнулся и сел, положив подбородок на верхнюю часть микшерного пульта: «Нет, приятель.
Я предпочитаю масляные штуки». Поясню для тех, кто не в курсе: это такие сигареты с марихуаной, пропитанные гашишным маслом, и они раз в 10–15 крепче «долбят», чем обычные косяки.
Иэн оглядел комнату.
– Ну, давайте послушаем, – сказал он.
Мы включили альбом, и я услышал, как моя двадцатиоднолетняя личность копирует интонации Иэна в тщетной надежде облизать его певческие сапоги. Мне дали косяк, и я сделал несколько затяжек. Я нервничал, наблюдая, как мой герой слушает мою версию себя. Он махнул рукой, и Маккой остановил воспроизведение.
– Кто из вас вокалист? – спросил Гиллан. Очевидно, он не помнил о выскочке, который несколькими месяцами ранее осмелился поставить под сомнение его вокальное мастерство в Карлайл-Маркет-Холле.
Ваш покорный слуга неуверенно поднял руку.
– Э-э-э… я.
– Классный вокал. Отлично вытягиваешь крики, – обыденным тоном сказал он.
В этот момент я понял, что мне внезапно и очень сильно захотелось блевануть. Не от того, что Гиллан похвалил мой вокал, а потому, что я покурил марихуану поверх четырех пинт, выпитых в Newman Arts. Я до сих пор толком не понимаю, что такое «храмовые яйца», однако могу с уверенностью сказать, что это уж точно не мой сорт гашиша. Я открыл рот, чтобы ответить, и мне удалось выдавить из себя только «Спасибо, а сейчас мне нужно идти» – и в этот момент я уже выбегал из контрольной комнаты, направляясь в туалет. Моя голова провалилась в фарфоровую чашу, и, в то время как в коридоре продолжал звучать новый альбом Samson, я блевал, и блевал, и блевал…
Мне было плохо, я чувствовал головокружение и слабость, стоя на коленях на холодном линолеуме, стонал и задыхался над унитазом. Я услышал голоса, двигавшиеся ко мне со стороны студии: «Он здесь, не так ли?» Дверь открылась, и пара сильных рук вытащила меня наружу. Иэн Гиллан вытер салфеткой рвоту с моего рта, усадил меня в вертикальное положение и отправил домой на такси. Это был не лучший мой час, поскольку Иэн напоминал мне при каждой нашей встрече в течение следующих двадцати лет: «Привет, приятель. Ты же не собираешься сегодня снова на меня наблевать?» От стыда помереть можно.
Я к тому времени переехал на другую сторону Собачьего острова, где платил королевскую сумму в десять фунтов в неделю, чтобы жить в месте, которое было, по сути, ночлежкой для людей, которые еще недавно были студентами. У меня не было кровати или какого-либо другого приличного места для сна, так что я, завернувшись в несколько простыней, спал прямо на полу, оставив для обогрева гореть конфорку газовой плиты. Окна были закрыты листами полиэтилена, а на потолке единственной имевшейся в здании ванной комнаты висели здоровенные наросты плесени – но, по крайней мере, в них можно было увидеть какие-то вдохновляющие картинки, пока ты моешься. Место называлось Роффи-Хаус, и это было единственное здание в районе, которое не было заколочено, однако балкон на его четвертом этаже провонял мочой и собачьим дерьмом.
