«О, тот парень так сильно врезал мистеру Ригби головой прямо в лицо! А потом еще один мужик танцевал на столе и упал. Представляешь, он сломал стол пополам! А стол был из тика
[7] сделан. Думаю, он прямо башкой в него врезался».
Я постоянно скакал там среди странствующих торговцев – и некоторые из людей, что останавливались у нас, были попросту странными. Один жутковатого вида человек прожил у нас две недели, и он дал мне свою визитную карточку и прошептал: «Послушай-ка, я практикую карма-йогу». Он уходил из гостиницы в семь вечера и бродил по улицам до утра. Нет, у него не было собаки, которую надо было выгуливать.
Приезжали новые люди – а некоторые никогда не уезжали. Несколько постояльцев померли прямо в своих кроватях. Если случалась какая-то ужасная смерть, бабушка Лили всегда ставила всех об этом в известность: «Она сгорела в своей машине».
Однажды вечером двое джентльменов очень удивили друг друга в темноте – каждый из них предполагал, что ласкает гостью женского пола. Утром у них состоялось продолжительное выяснение отношений. Мы словно жили в состоянии непрекращающегося фарса.
К гостинице постоянно добавлялись какие-то новые детали, а в Шеффилд к нам приехали новые члены семьи. Мои бабушка и дедушка по отцовской линии, Этель и Моррис, продали свой приморский пансионат и перебрались жить к своему сыну. Дедушка Дикинсон был точной копией игравшего злодейские роли актера Уилфрида Хайд-Уйта, разве что имел размашистый норфолкский акцент. С самокруткой за одним ухом и карандашом за другим он принялся за то, что теперь называется «перепрофилированием зданий». На практике это означало развалить дом и построить его заново в другом месте из тех же камней.
Бабушка Дикинсон была грозной женщиной. В шесть футов ростом, со жгучими черными вьющимися волосами и взглядом, который валил деревья на расстоянии двадцати шагов, она была девушкой-прислужницей и на момент, когда ее наняли на работу, делила кров с восемнадцатью другими девушками, вместе с которыми жила в железнодорожном вагоне, где они спали прямо на полу. У нее были длинные ноги, и, возможно, она могла бы сделать карьеру в спорте – но не могла позволить себе купить обувь, а босиком по колючим зарослям особо не потренируешься бежать дистанцию в 200 метров. Этого унижения она не могла забыть до самой смерти.
Пока Этель пекла пироги, Моррис выходил из туалета, с наполовину выкуренной самокруткой и бесконечным запасом щедрости. «А, вот ты где, малыш, – говорил он. – Смотри, никому не рассказывай», – и протягивал мне пару шиллингов своей мозолистой рукой, огрубевшей за долгие годы укладки кирпичей и штукатурки стен.
На одной из семейных встреч, когда старшие весь день пьянствовали в баре гостиницы, дядя Род дал мне несколько полезных советов, один из которых заключался в том, чтобы никогда не делать себе татуировок. Дядя Род (он в самом деле приходился мне дядей – был братом моего отца) был по меньшей мере харизматичен и, откровенно говоря, слегка похож на одного из прибандиченных пижонов, которого было легко представить окруженным легкомысленными девицами. Мне было 10 лет, когда я сидел у него на коленях, а он разъяснял мне тонкости британской системы сертификации фильмов. «Фильмы для взрослых маркируются категорией X, и просто фильмы про секс маркируются категорией X… И фильмы ужасов тоже маркируются категорией X…»
Все, что он сказал дальше, померкло, когда мой взгляд наткнулся на шрамы на тыльных сторонах обеих его рук. В юности дядя Род имел привычку брать во временное пользование чужие автомобили. Несмотря на все старания семьи, он так заигрался с этим, что однажды его отправили в имевшее дурную славу учреждение для несовершеннолетних преступников – борстал. Самодельные татуировки, сделанные смесью чернил и толченого кирпича, были там очень популярны, и они навсегда помечали сделавших их ребят как продукт этой тюремной системы. Чтобы свести эти татуировки, дядя Род потратил немалую на тот момент сумму. Выслушав его рассказ, я подумал, что мне, наверное, стоит довольствоваться тем, что есть. Все эти тюремные штучки вовсе не казались мне забавными.
Потом дядя Род переключился на обсуждение военных фильмов. Я посмотрел множество таких картин вместе с дедушкой Остином: «Эскадрилья 633», «Разрушители плотин», «Битва за Англию», «Атака легкой кавалерии» и другие.
– А как насчет «Полярной станции "Зебра"»? – пискнул я.
– Не видел этот фильм, – буркнул он и вернулся к своей кружке с пивом.
«Полярная станция "Зебра"» – это фильм, благодаря которому я познакомился с первой в моей жизни рок-н-ролльной группой. Да, настоящей группой, с гастрольным грузовиком, электрогитарами и концертами. Она называлась The Casuals. У них была хитовая песня под названием «Jesamine», и в то время они играли по клубам как постоянные резиденты, давая концерты каждый день в течение недели или около того. Они останавливались в нашей гостинице и в дневное время – которое для них как для ночных созданий не начиналось раньше полудня – выползали из своих номеров, с мутными глазами и длинными волосами, в сапогах на высоких каблуках и в белых брюках, подтягиваясь на поздний завтрак или чай с тостами, который подавала им беспрестанно щебечущая бабушка Лили.
Уверен, что в их глазах я выглядел не по годам развитым со своими вопросами о ракетах и подводных лодках, и, вероятно, именно это заставило их считать меня настолько достойным собеседником, что гитарист даже принес из номера свою электрогитару. Я подержал ее в руках. Она была на удивление тяжелой. Он подробно рассказывал, как она работает, а я просто смотрел на расположенные под струнами круглые стальные диски и пытался представить себе, как же на самом деле работает звук, извлекаемый при помощи столь крошечных фрагментов из тончайше настроенных звенящих струн.
Как и большинству групп, им было нечем заняться в течение дня, и, устав от смертельной скуки, они решили сходить в кино и взяли меня с собой. Десятилетний мальчишка со стаканом в руке сидит в кинотеатре вместе с рок-н-ролльной группой и смотрит военный фильм об атомных подводных лодках и ракетах. «Вот это житуха», – подумал я.
Папа расширил свою империю и купил обанкротившуюся автозаправочную станцию. Это было крупное предприятие, старый трамвайный гараж с четырьмя древними бензонасосами, без навеса – а также мастерские, где было полно горелого масла и грязи, налипших на кирпичи 50-летней давности. Так на первый план в нашей жизни выдвинулось автомобильное дело. Я закачивал бензин, лавируя между обрушивающимися строительными лесами (перепрофилирование зданий, помните?), полировал машины и чистил колеса проволочной мочалкой. В зимнее время я занимался этим до тех пор, пока мои пальцы не становились синими от холода. Я мыл лобовые стекла, проверял, накачаны ли шины, и наблюдал за тем, как увеличивается количество проходящих через наши предприятия автомобилей и растут наши продажи.
Отец был ходячей энциклопедией автомобильных запчастей. Он был прирожденным инженером и мог мгновенно разобраться с любой возникшей проблемой. Его диагнозы редко бывали ошибочными. Он мог подробно рассказать о том, как появилась выхлопная система машин Fiat и почему она лучше, чем такая же система у автомобилей Ford, хотя в любом случае обе они были спроектированы неизвестным венгерским гением. Вот каким он был, мой отец. Начав говорить на эту тему, он мог продолжать часами.
