Как бы то ни было, а эта сдержанная похвала и некоторое внимание девочек стали отправной точкой рок-карьеры, – на протяжении которой реакция публики будет варьироваться от экстаза до насилия. Пройдет еще два года, прежде чем музыкальные амбиции Остерберга явно возобладают над политическими, но основания на то были очевидные. Как политик Остерберг полагался на свое красноречие, чувство аудитории и природную наглость. Все эти качества годились и для музыкальной карьеры, требовалось и немало труда, но музыку он полюбил как таковую, а не просто как средство произвести впечатление.
С этого момента они с Маклафлином после уроков упорно репетировали, а с переходом в Анн-Арбор-Хай еще интенсивнее, ибо к составу добавился саксофонист Сэм Свишер, сын анн-арборского риелтора, который жил недалеко от Маклафлинов, а в 1964 году басист Дон Свикерэт и гитарист Ник Колокитас, которые знали Маклафлина через местного преподавателя гитары Боба Рихтера. Остерберг назвал ансамбль The Iguanas («Игуаны»), в честь самого клевого
[2] животного. За два года выступлений на школьных и университетских вечеринках они приблизили свой сет к мичиганской музыкальной моде, и популярные у студентов песенки с саксофоном вроде “Wild Weekend” или “Walk, Don’t Run” уступили место вещам из репертуара «Битлз», «Роллингов» и «Кинкс», а полосатые серферские рубашки – узким синтетическим костюмчикам из так называемой «акульей кожи».
Маклафлин и Свикерэт были частыми гостями в трейлере, в отличие от подружек Джима, Дженни Денсмор и потом Линн Клавиттер, которые никогда не приходили к нему и не встречались с его родителями. С точки зрения Свикерэта, Остерберг вел «одинокую жизнь. С утра родители его расталкивали, типа: Джим, вставай, и надо было вставать, завтракать и отправляться в школу, а родители шли на работу». Что казалось странным тогда, сейчас вполне нормально. Но воспитание и статус единственного ребенка, безусловно, способствовали независимому и даже одинокому существованию Остерберга, и уже в те невинные времена он явно склонялся к наркотикам и рок-н-роллу. Незадолго до выпуска из Анн-Арбор-Хай его подруга Линн Клавиттер заметила, что он «стал принимать повышенные дозы лекарства от астмы. Помню, мы с «Игуанами» поехали на какой-то курорт, и он высветлил волосы, и я поняла, что что-то в нем изменилось. Он стал совершать экстравагантные поступки».
За годы хай-скул любимое место Джима поменялось: теперь это было уже не поле для гольфа, а анн-арборский музыкальный магазин “Discount Records”. Держал его местный «свенгали» Джип Холланд. Это под его руководством поднялись в чартах The Rationals со своим «голубоглазым соулом»; он вел целый бизнес из телефонной будки, распугивая амфетаминовым зраком желающих позвонить. Несмотря на то что The Iguanas составляли конкуренцию его собственным подопечным, Холланд положил глаз на юного Остерберга и вскоре взял его в магазин подрабатывать после школы, разбирать на складе сорокапятки Stax и Volt: «Только он всегда опаздывал. Потом смотрю: вокруг него столько ошивается девчонок, какая уж тут работа. Пришлось переместить его со всей складской работой в подвал». Спец по соулу и ритм-энд-блюзу, в которых подвизались все его протеже, Холланд посмеивался над битломанской группой Джима и каждый раз, когда он поднимался по лесенке из подвала, кричал: «Берегись, Игуана идет!»
Именно в то время Остерберг и заметил двух парней, тоже из Анн-Арбор-Хай, болтавшихся на Либерти-стрит возле магазина: это были Рон Эштон, который мечтал быть рок-звездой и носил прическу под Брайана Джонса (впервые они с Джимом встретились в школьном хоре), и его младший брат Скотт, выше ростом, харизматичный мрачный хулиган. Они с матерью Энн и сестрой Кэти переехали в Анн-Арбор вскоре после смерти отца, 31 декабря 1963 года. По сей день Игги говорит, что Скотт имел вид «магнетический, нечто среднее между молодым Сонни Листоном и Элвисом Пресли». Через много лет после этой первой встречи он вспоминает в песне “Dum Dum Boys”, как они «смотрели в землю». Но в следующие несколько месяцев дальше «привет – привет» в школьных коридорах дело не пошло.
С характерным для него напором в листовках своей неудачной президентской кампании 1965 года лидер «Игуан» заявлял себя «профессиональным барабанщиком». Инстинкт самовозвышения достиг новых высот, в буквальном смысле: на конкурсе талантов он с установкой возвышался над всей командой на гомерическом семифутовом подиуме. (Его однокашник и фанат Дэйв Уизерс, один из самых высоких в школе, усматривает тут классический «комплекс Наполеона».) Однако в июле 1965 года, когда Остерберг, Свишер и Маклафлин закончили хай-скул, «профессиональность» обрела почву: группа устроилась на постоянную работу в клуб “Ponytail” в Харбор-Спрингс, и до сих пор члены ее вспоминают это как самое идиллическое лето своей жизни.
На изящные викторианские дачи Харбор-Спрингс, нарядного курорта на озере Мичиган, съезжались на лето хозяева или арендаторы – богатейшие промышленные магнаты Среднего Запада, чьи дочки были непрочь повеселиться ночь напролет. Сообразив это, местный бизнесмен Джим Дуглас открыл молодежный ночной клуб в «Понитейле», викторианском особняке, который, говорят, когда-то, в годы «сухого закона», служил базой детройтских бутлеггеров. «Игуаны» были наняты развлекать юных светских львиц, и вскоре стало ясно, что главная приманка – Джим Остерберг собственной персоной. Двухэтажный клуб «Понитейл» на обочине двухполосной дороги, снабженный огромным дощатым рекламным щитом – силуэтом курносой блондинки с прической «понитейл» («конский хвост»), – стал самым модным местом в городке.
Пять вечеров в неделю «Игуаны» играли сет из нескольких битловских вещей – “I Feel Fine”, “Eight Days A Week”, “Slow Down” и других, плюс “Tell Me” «Роллингов», “Mona” Бо Диддли и, несколько раз за вечер, главный хит того лета, “Satisfaction”; пели в большинстве номеров Маклафлин и Колокитас. К тому моменту Остерберг заявил, что саксофон Сэма Свишера – это лишнее, и сын агента по недвижимости был пересажен на тамбурин (неизменно на первую долю) и заведование денежным вопросом. По словам подруги Сэма, Мим Страйфф, он компенсировал это унижение финансовым контролем за музыкантами, выдавая им авансы за следующую неделю и забирая 20 процентов прибыли. Чем, естественно, вызвал негодование своего барабанщика, который до сих пор звереет при его упоминании.
Поднаторев в режиме «пять дней в неделю, два сета за вечер», «Игуаны» превратились в крепкий составчик, голоса их огрубели и закалились от постоянного употребления. Каб Кода, впоследствии лидер группы Brownsville Station, видел в то лето их много раз и говорит, что это были «крутые рок-н-ролльщики». Джим был хорошим барабанщиком. Тарелка у него была снабжена заклепками для более скользкого звука: «Видели бы вы, как плясали эти заклепки», – говорит Кода. Нравились ему и непристойные версии песен “Wild Weekend” и “Louie Louie”; Остерберг переделал по-своему их тексты, которыми с удовольствием мерились мичиганские группы. Подростковая команда The Fugitives хвасталась, что еще в 1963 году первой снабдила гаражную классику Ричарда Берри “Louie Louie” словом “fuck”, но после серьезных предупреждений Дугласа Маклафлин научился убирать уровень на микрофоне в оскорбительных местах, дабы уберечь ранимое юношество Харбор-Спрингс от строчек вроде “Girl, I’d like to lay you again” или “Her ass is black and her tits are bare”.
