Игги и Джеймса заселили в один номер отеля «Кенсингтон-Гарденс», утопающего в зелени и украшенного лепниной викторианского здания в западной части Лондона. Одинаково увлеченно они писали песни, гонялись за школьницами и смотрели телевизор. Пару раз были приглашены в изящную ставку Дэвида и Энджи Боуи в лондонском пригороде Бекенхэм; эта эклектичная «Арт-лаборатория» произвела на Джима большое впечатление. Что касается Энджи, то на нее произвел некоторое впечатление Джеймс Уильямсон, правда, постепенно ее стало раздражать, что Джим претендует на время Дефриза и, как ей казалось, деньги Дэвида. Иногда Джеймс и Джим посещали вечеринки или концерты, но в целом относились к лондонской «контркультуре» пренебрежительно и на всех своих музыкальных соперников, кроме Марка Болана, смотрели сверху вниз. Вернувшись в отель, Уильямсон усаживался в комнате, хватал свой акустический «гибсон В25» и без устали плевался риффами, извергая шестиструнный поток сознания. Когда выходило что-нибудь стоящее, он показывал Джиму, и они вместе делали из этого песню. С детства мастер запоминающихся фраз, Джим продолжал сочинять цеплючие тексты, но стиль у него поменялся: он стал менее необычным, но более напряженным, накачанным мощной образностью. Верный своему слову, Дэвид Боуи обзванивал ведущие лондонские ритм-секции, приглашая их на прослушивание к Игги; некоторым из тех, кто отозвался (например, барабанщику The Pink Fairies Твинку), говорили, что вакансия уже занята, – ибо ни одна из английских ритм-секций, по крайней мере на вкус Уильямсона, не была достаточно агрессивной.
Когда в начале 1972 года Майкл Де Барр, актер, прославившийся еще в детстве
[13], готовил в подземном репетиционном комплексе АСМ на Кингс-роуд свой грандиозный рок-н-ролльный проект Silverhead, он как-то повстречал Игги в студийном коридоре. «Хочешь посмотреть мою репетицию?» – с величественной наглостью предложил Игги. Де Барр вошел в сырое, тускло освещенное помещение с отклеивающимися от стен старыми постерами The Pink Fairies и был совершенно ошарашен. «Момент, изменивший мою жизнь. В одних джинсах, без майки, он схватил микрофон и… весь этот рев, весь этот объемный грохот обрушился на меня». Лондонская богемная тусовка культивировала декадентство, эдакий эдвардианский дендизм, но тут было куда более крутое зрелище, поданное с беспрецедентной звуковой брутальностью. «Все остальное на этом фоне как-то выцвело, показалось изнеженным и слабым». Поразил Де Барра и Уильямсон: «Невероятный был гитарист. И, кстати, прибор у него был здоровенный, “студжи” вообще по этой части отличались. За это их бабы и любили».
Многие, кто встречал их в Лондоне, отмечают, что Уильямсон был высокомернее, чем его вокалист. По словам Джима, именно Уильямсон браковал всех музыкантов, которых предлагал Боуи: «Эти англичане только наряжаться умеют. Это что – музыканты? Где грув?» Только что, с выходом альбома Hunky Dory, начался взлет Дэвида Боуи, и Дефриз бесил их невнимательностью, возился с собственными артистами, в первую очередь с Боуи, и с запуском MainMan – филиала компании Gem, в котором владелец Gem Лоуренс Майерс сохранял за собой часть выручки. Но в начале лета MainMan планировал презентацию всех своих артистов, где концерт Игги Попа шел бы бок о бок с первым лондонским выступлением Лу Рида. И тут Джеймсу пришла судьбоносная идея: привезти в Лондон Рона и Скотта Эштонов. Джеймс ведь дружил со Скоттом – в конце концов, торчали вместе в «Университетской башне» – и ценил его (правда, брата его не ценил). «И тогда я предложил пересадить Рона на бас, – говорит Уильямсон. – Так что с его стороны, конечно, была ревность. Но при этом он был страшно рад, что есть работа».
Для лидер-гитариста переход на бас – катастрофа: «Мы с братом оказались в дураках, сессионными музыкантами в собственной группе». Но это положило начало периоду бешеной творческой активности. 6 июня Рон и Скотт прилетели из Детройта (Скотт вез запас туалетной бумаги, уверенный, что в Лондоне с этим туго). Несмотря на заблуждения относительно лондонской канализации и сложные взаимоотношения в команде, братьям в городе понравилось; группа временно заселилась в дом Лоуренса Майерса в Литл-Венис (где, разумеется, моментально развела бардак) и к концу месяца уже лихорадочно репетировала в студии Underhill в Гринвиче, излюбленном месте Gem благодаря удобному расположению – по дороге к Боуи в Бекенхэм. В том же месяце там репетировал Лу Рид со своим новым составом The Tots, а также готовились к июльским концертам The Spiders From Mars. В соседнем помещении репетировал лондонский коллектив England’s Glory, и барабанщик Джон Ньюи удивлялся неизвестной группе: «Сразу видно – не англичане. Английская ритм-секция не может быть такой агрессивной. Они играли с таким нажимом, так настойчиво, отточенно повторяли одни и те же супертяжелые риффы».
За день до первого концерта Игги за пределами США на той же площадке, “King’s Cross Cinema”, состоялся дебютный концерт Лу Рида в Лондоне. Джеймс и Игги пошли посмотреть, как выступает их соперник, на чье шоу пожаловали Roxy Music и прочая гламурная публика. Лу Рид был явно под транквилизаторами, или алкоголем, или каким-то сочетанием того и другого; можно было заметить, как Игги и Джеймс пересмеиваются, особенно когда с Лу стали сваливаться штаны в блестках. «Они подталкивали друг друга, переглядывались, – говорит Ник Кент. – Типа: ха-ха, Лу, не такой уж ты крутой. Мы тебе жопу-то надерем».
Первый выход Игги состоялся на следующий вечер, 15 июля 1972 года. В согласии с установкой, что MainMan занимается звездами, а не коллективами, на афише значилось: “Iggy Pop, ex Iggy and the Stooges”. Дэйв Марш из журнала Creem, в числе нескольких журналистов, приглашенных на концерт Боуи в Эйлсбери, одно из первых мероприятий MainMan, попал и на Игги. Он видел The Stooges и прежде, но это представление в черных стенах клуба, только что переделанного из сомнительной порнокиношки, показалось ему гораздо более мрачным и враждебным. «Все, что я никогда не принимал в себе всерьез, весь мой “Id” полез наружу. И не было рядом Баффи, чтобы уничтожить вампиров».
Многие зрители испытали потрясение, возмущение, вдохновение. Мик Рок, в то время еще начинающий фотограф, преследовал вокалиста, в серебряных кожаных штанах и с серебристыми волосами, как большого кота в домашней обстановке: он был поражен внешним видом и поведением артиста не меньше, чем мощью сырого звука. Народу было меньше, чем на Лу Риде, но можно сказать, что народ был непростой. Там был шестнадцатилетний парень по имени Джон Лайдон со своим другом Джоном Греем; был Мик Джонс, впоследствии основатель The Clash, который сравнил их с «огнеметами». Пресс-атташе музыкальной индустрии Ричард Огден благосклонно наблюдал шоу со своего кресла на балконе, как вдруг Игги вскарабкался туда и плюхнулся к нему на коленки, продолжая реветь в микрофон, дергая окаменевшую от ужаса жертву за волосы и орошая потом и растаявшим гримом, на радость лондонским журналистам. Порой гитарная игра Уильямсона была жестковата, но в целом Ник Кент чувствовал: это самое сногсшибательное из всего, что он когда-либо видел, настоящий катаклизм. «В тот вечер зародилось много новых жанров. В одной из песен я впервые услышал то, что потом назовут “трэш-металом”. Именно тогда я понял, что такое рок-н-ролл, он прямо капал у них с пальцев».
