Летом 1976 года, когда Дэвид и Джим работали над «Идиотом», их личная дружеская близость соответствовала музыкальным взаимоотношениям. В какой-то момент был заключен неформальный пакт насчет обоюдного избавления от наркотической зависимости. Возможно, они уговорились притормозить с кокаином; почти наверняка Джим пообещал покончить с героином. Не то чтобы прямо полностью, в последующий год оба не раз употребляли кокаин и алкоголь в героических количествах, но берлинская жизнь стала для них обоих возможностью покрепче укорениться и избавиться от ложных помощников, приводивших к эксцессам. Бывали и срывы; как-то ночью Боуи взял такси до Хауптштрассе, 155, таксист узнал его и, пока тот, собираясь выходить, возился с мелочью, сообщил: «Кстати, скажите Игги: дудж [героин], что он заказывал, прибыл». Боуи тут же предупредил таксиста, что если он будет снабжать Джима героином, то он, Боуи, лично позаботится о том, чтоб у него, таксиста, были проблемы. Таксист умчался, крайне напуганный, а Дэвид никогда не рассказывал об этом разговоре Джиму, не желая унижать его контролем.
Особенно нравилась Боуи предоставленная Берлином (казалось бы) анонимность, и только через несколько месяцев берлинцы заметили, кто у них тут поселился, – причем, даже заметив, старались делать вид, что не замечают. Боуи любил посещать музыкальные магазины – “Zip” на Курфюрстендамм или у “Gedächtniskirche”; с поднятым воротником, довольный, что его не узнают, он набирал пачку пластинок и уходил, и тут же покупатели бросались к прилавку: “Was hat Bowie gekauft?”
[21]. Но продавцы, охраняя его личное пространство, не выдавали тайну.
И Боуи, и Джим высоко ценят берлинский период: Дэвид вспоминает «радость жизни, прекрасное чувство освобождения и исцеления», Джим говорит, что был «счастливее, чем когда-либо». В жизни обоих была простота и распорядок, «причем всегда, – отмечает Джим, – вела какая-то идея, мы старались чему-то научиться». Пока еще не было контракта на пластинку, у Джима был добавочный дисциплинирующий фактор: Боуи выдавал ему по десять марок в день, и он привык укладываться в эту сумму. Квартира, где жили Боуи, Джим и Коко, на Хауптштрассе, 155, располагалась в большом доме над магазином автозапчастей на двусторонней проезжей улице, усаженной деревьями. Квартира довольно элегантная, потолки высокие, но без особых примет, в Берлине этот стиль, первая половина 20 века, называют Altbau
[22]; обстановка изящная, но минимальная. У Джима в комнате был простой матрас на полу и больше почти ничего. У Дэвида в основной комнате – множество книг и огромный рулон бумаги, на которой он делал заметки и записывал тексты; в другой комнате жил его сын Зоуи, в Берлине он пошел в школу. Квартира без особых примет и недорогая, что тоже хорошо: после дорогостоящего разрыва с «Мэйнмэном», перед очередной юридической битвой, Боуи надо было соблюдать аккуратность с финансами. Коко придирчиво следила за его расходами; однажды вечером в Мюнхене Лоран Тибо с изумлением наблюдал, как Коко распекает Боуи за новый джемпер, а он, всемирно известная рок-звезда, оправдывается: «Честное слово, всего двадцать марок!»
Хорошо и то, что в Шёнеберге было легко хранить анонимность. Целая россыпь баров и книжных магазинов, в десяти минутах ходьбы рынок под Матиас-кирхе (протестантской церковью св. Матфея), к северу, ближе к Ноллендорф-платц – «голубой» квартал, где до 1933 года проживал Кристофер Ишервуд; на станции метро (U-Bahn) – бронзовый памятник берлинским гомосексуалам, погибшим в концлагерях. По дороге – зловещий монолит бомбоубежища, не поддавшегося послевоенному сносу, теперь вокруг него построили современный жилой дом. По утрам Джим подолгу бродил в одиночку, проходя пешком многие мили, пока не истоптал этот город, как потом говорил, «своими ногами – каждый дюйм». Однажды вернулся с прогулки в большом возбуждении и поведал Дэвиду и Коко, что в одной из «дворовых мастерских», каких много было на задних дворах, – научился доить корову! В отличие от Дэвида он совершенно уверенно заходил один в бары и магазины, знакомился с людьми, болтал с ними по-английски или с помощью немногих известных ему немецких слов и смотрел, что получится. Вечерами Джим и Дэвид часто посещали антикварный развал на Винтерфельдплатц или ездили на S-Bahn (наземном метро) ужинать в Ваннзее, идиллическую с виду курортную местность на реке Хафель, где Гиммлер обнародовал проект «окончательного решения» еврейского вопроса. Однажды купили акриловые краски, и Дэвид показал Джиму, как грунтовать холст; целый день они занимались живописью, и потом еще не раз возвращались к этому занятию. Дэвид написал портрет Игги в стиле экспрессионистов, которых часто ходил смотреть в «Брюкке» – музей группы «Мост».
По ночам Джим, Дэвид и Коко часто ужинали в “Café Exil” в Кройцберге, с видом на Ландвер-канал, или зависали там в задней комнате, где было вечно накурено и полно, как говорит Боуи, «интеллектуалов и битников». Другие постоянные места – “Dschungel 2”, ресторан “Asibini” и бар “Paris” на Кантштрассе; в прекрасном, хоть и запущенном Schlosshotel
[23] “Gerhus”, где Боуи и Джим вначале остановились, селили музыкантов и приезжих друзей. На Хауптштрассе благодаря Боуи возникла новая достопримечательность: в одном из соседних домов открылось «голубое» кафе “Anderes Ufer”, где Боуи часто завтракал; однажды гомофобы разбили там витрину, и Дэвид заплатил за ремонт, правда, настаивал, чтобы его помощь сохранили в тайне.
Прежде чем повести Боуи в новое кафе или ресторан, Коко с Джимом вначале шли на разведку – подойдет ли оно ему. Однажды они попали таким образом на модный показ в “Fabrikneu”, лофт, который держали представители местной богемы, в том числе барабанщик Tangerine Dream Клаус Крюгер и фотограф, позже художник Мартин Киппенбергер. Киппенбергер вместе с другим фотографом, Эстер Фридман, устроили фотоколлаж на полу: напечатали тысячи снимков и уклеили ими импровизированный подиум. Войдя со своим приятелем Норбертом в стеклянную дверь лофта, Эстер увидела беседующего с Крюгером Джима, и это было, говорит она, «как удар молнии». Джим попросил Крюгера познакомить их и через несколько дней пригласил Эстер на Хауптштрассе послушать первые миксы «Идиота».
Живая, умная, дерзкая, похожая на мальчишку Эстер родилась в Гейдельберге, но большую часть юности провела в Америке. Ей было всего десять лет, когда умерла ее мать, пару раз она ездила в Германию к тете, наконец вернулась насовсем и поступила в университет, где обучалась под руководством фотографа Ганса Пилера. Постепенно она станет первой долгоиграющей подругой Джима, но пока разрывалась между ним и Норбертом и поначалу вызывала подозрения Дэвида и Коко, которые в каждой подружке Джима видели потенциальную опасность. Вдобавок она была свидетелем некрасивого разрыва Джима с его бывшей девушкой, художником-гримером Хайди Моравец; все это говорило ей, что связываться с ним – безумие.
Позже в августе Дэвид вернулся вместе с Джимом в «Шато д’Эрувиль» работать над альбомом, который получит название Low, вместе с Тони Висконти, Брайаном Ино и своей группой – Аломаром, Джорджем Мюрреем и Деннисом Дэвисом. Атмосфера на записи была очень творческая, но не особо веселая, поскольку Дэвиду приходилось постоянно мотаться в Париж на юридические разборки с Майклом Липпманом. Часто, по словам Тони Висконти, он возвращался чуть не плача, и тут Джим проявлял мудрость и понимание – ведь он сам прошел через мясорубку и остался жив. Тем летом в замке было мрачно, большинство обслуги разъехалось на каникулы, на ужин, говорит Висконти, все время одно и то же. Кроме того, возникла напряженность между Тибо и Боуи, который был недоволен, что Тибо протек французскому журналу Rock&Folk насчет участия Мишеля Сантанжели в записи «Идиота»; между Висконти и Тибо тоже не все было гладко. Работа в студии была «радостью», по словам Боуи: «все старое, привычное, удобное», но сам по себе замок был весьма зловещий, и там, как считали музыканты, водились привидения Шопена и Жорж Санд. «Брайан Ино каждое утро просыпался часов в пять от того, что кто-то легонько похлопывает его по плечу, – с содроганием вспоминает Тони Висконти, – но никого рядом не было». С целью развеять мрак Джим пару раз выступал в разговорном жанре: становился перед микрофоном и импровизировал длинные трагикомические байки из жизни «студжей», так что Боуи, Ино и Висконти катались от хохота: про живописные крушения фургонов, про протарчивание по частям барабанных установок, про вторжение горилл на сцену. Постепенно, однако, всем, особенно Висконти, надоела унылая кормежка и отсутствие техперсонала, так что к 21 августа они снялись и переместились в Hansa Tonstudio 2, более крупный комплекс на Кётенерштрассе недалеко от Потсдамер-платц, в поисках, как говорит Висконти, «немецкого качества».
