«Ганза под стеной» была воплощением разрушенного берлинского величия и подпитывала своим духом записи Джима и Дэвида весь следующий год. Здание, так называемый “Meistersaal”, было построено в 1912 году для берлинской гильдии «вольных каменщиков», чему в полной мере соответствовал представительный классический фасад. В 1973 году его купила издательская династия Майзель, и с тех пор его постоянно перестраивали и реставрировали, а внутри было оборудовано две студии в дополнение к существующей «Студии 1» на Курфюрстендамм. Но тогда, в 1976 году, здание имело еще полуразрушенный вид: треугольный фронтон оторван взрывом, на ионических колоннах с канелюрами царапины и выбоины от снарядов, многие окна заложены кирпичом, и там гнездятся голуби, примыкающий сквер на четверть в руинах.
Кётенерштрассе выходила на Потсдамер-платц, угрюмую ничейную землю под Берлинской стеной. Из аппаратной «Студии 2», поверх разрушенного дома, открывался отличный вид на саму стену. За стеной, на восточной стороне, на высоком здании была будка, а в ней два ГДР-овских пограничника с автоматами и биноклями. Эду Майера, звукооператора Low, Lust For Life и “Heroes”, бесило их присутствие. Однажды в сумерках он показал Боуи и Висконти, что пограничники смотрят на них в бинокль, схватил лампу и направил туда – оба они, Боуи и Висконти, вскочили и бросились спасаться под пульт. Однако в некотором смысле присутствие Стены добавляло романтизма и оптимизма – это означало, что в городе на задворках западного мира Джиму с Дэвидом обеспечено спокойствие социальной анонимности. «Стена была прекрасна, – говорит Джим. – Благодаря ей образовался удивительный остров – как вулканы образуют острова в море. Противоположные давления создали это место, которое все старательно [игнорировали], и никто тебя не трогал. Замечательно было».
Периодически предпринимали вылазки в Восточный Берлин, где все же находились основные городские красоты и музеи; Тони Висконти постриг обоих под армейский ежик, и как-то при проезде через пропускной пункт «Чарли» пограничники, обычно суровые, согнулись пополам от смеха, сравнивая пару приличных дяденек в макинтошах со снимками в паспортах, на которых оба с рок-звездными патлами. Иногда Дэвид, Джим и Коко забирались в дэвидовский мерседес и ехали «на Восток» на несколько дней или отправлялись в Шварцвальд, останавливаясь в понравившихся деревушках.
В какой-то момент, уже по окончании записи Low, Энджи Боуи приехала навестить своего супруга, который, похоже, не собирался переезжать в дом, подысканный ею для семьи в Корсье-сюр-Веве близ Монтрё. Энджи была не в восторге от «занудной» музыки, которую они делали; еще больше раздражал ее их «культурный колониализм»: «Эти два простофили думали, что изобрели велосипед. Культурное блядство». В один из визитов Энджи Дэвид сообщил ей, что хочет развестись; Энджи пошла в комнату Коко, собрала все вещи, которые ей когда-либо покупала, и выкинула в окно. И отчалила. «Вот мое мнение насчет Берлина». Так разрешился давно назревший конфликт, Дэвид заметно повеселел, и на Хауптштрассе воцарилось почти домашнее умиротворение. Джим регулярно ходил в гости к Эстер и пел там Синатру, например “My Funny Valentine”, а Норберт, сосудистый хирург и, как оказалось, неплохой пианист, ему аккомпанировал. Когда пришла пора сниматься на обложку «Идиота», Джим одолжил у Эстер пиджачок. Дэвид купил права на воспроизведение картины Эриха Хеккеля “Roquairol”, портрет душевнобольного Эрнста Кирхнера, но в последний момент решили, что лучше пусть Джим подражает его позе, а его сфотографирует Эндрю Кент. Этот угловатый фотопортрет в эстеровском двубортном пиджачке, с крашеными в черный (специально по такому случаю) волосами, знаменовал радикальные перемены в музыке Игги Попа.
Дэвид взял на себя руководство первым сольным альбомом друга. Он нашел рекорд-компанию, RCA, и помог договориться. Организовал ему первый сольный тур и набрал ансамбль – наверно, единственный в мире, который мог переплюнуть The Stooges. Ядром его были два безумных братца, уже встречавшиеся Игги в потерянные лос-анджелесские годы.
Хант и Тони Сэйлс с детства привыкли к компании Фрэнка Синатры и других крутых чуваков. С подросткового возраста работали с Roulette, лейблом Мориса Леви, который был связан с мафией; первый альбом записали с Тоддом Рандгреном, когда барабанщику Ханту было шестнадцать, а басисту Тони – девятнадцать, затем перебрались в Лос-Анджелес. Дэвид был знаком с братьями с Нью-Йорка, с 1972 года, а потом они прислали ему свои демо-записи, и теперь он решил пригласить их. В феврале 1977 года они прилетели в Берлин и приступили к репетициям, готовясь к туру в поддержку «Идиота».
На рубеже 1976 и 1977 годов на Хауптштрассе, по всем отзывам, царили спокойствие, оптимизм и ощущение, что все душевные болезни побеждены. Появление братцев, однако, сопряжено в этих отзывах с учащением эпитетов «безумный» и «маниакальный». С их прибытием в “Schlosshotel Gerhus” на шкале интенсивности включились красные лампочки, да так и остались гореть. Хант Сэйлс вспоминает, что бодрствовали сутками: репетировали до глубокой ночи, возвращались в отель поспать минут двадцать, потом пили и торчали – и сразу опять на репетицию. «Напоминало обложку The Doors Strange Days, где все эти богемные бродяги. Сидишь ночью где-нибудь в “Tribe Bar”, а на стойке карлик пляшет с девицей».
На пианино играл Боуи, на гитаре – невозмутимый профессионал Рикки Гардинер, уже игравший на альбоме Low. Репетировали на гигантской полузаброшенной киностудии UFA, где еще сохранились шкафы, набитые документами времен нацизма, начинали около одиннадцати ночи – и до пяти утра. После смены одним из излюбленных мест был темный клуб под названием “Café Kees”, где вокруг танцпола были отдельные кабинки, снабженные телефонами: в тридцатые годы оттуда, по словам Тони Сэйлса, офицеры СС назначали свидания своим любовницам. Несмотря на еврейское происхождение и дурацкие шуточки насчет абажуров, Тони и Хант разделяли восхищение Боуи насыщенной и суровой атмосферой Берлина, и маленький отряд мгновенно сплотился. Из двух творческих лидеров Боуи казался более общительным и эмоциональным, ему нравилось быть частью семьи. Джим относился ко всему более философски, не стремился к контролю, ему достаточно было участвовать в происходящем, говорит Тони: «Мол, что хотите, то и делайте. Он не особо возражал против импровизаций. Вроде как в джазе».
После всего, что с ним было за эти четыре года, не удивительно, что Джим был равнодушно готов и к провалу, и к успеху. Каждый из предыдущих альбомов зачинался в эйфорическом приступе мании величия – чтобы кануть в забвение с разрушительной для души неизбежностью. И вот сейчас, когда Джим Остерберг обрел хладнокровие, выяснилось, что эти, казалось бы, безвозвратно канувшие альбомы как раз вдохновили новое поколение музыкантов – тех, для кого музыка Игги была такой же иконоборческой, как для ее создателя.
Глава 12. Here Comes My Chinese Rug
Понемногу последователи The Stooges, рассеиваясь по лицу земли, несли свое слово. В Нью-Йорке Ленни Кей, гитарист и журналист, автор одной из первых положительных рецензий на дебютный альбом The Stooges 1969 года, собрал группу с Патти Смит – они с Патти еще в 1974 году приезжали знакомиться к Игги и Джеймсу в «Коронет», а на следующий год выпустили собственный потрясающий дебют, пластинку Horses. Ramones, почти все, тоже когда-то приобрели первый Stooges и в мае 71-го были на концерте в “Electric Circus”, а теперь под началом Дэнни Филдса записали первый альбом в феврале 76-го. Были верные поклонники в Германии и Париже: Гаральд Инхюльзен, издатель фэнзина Honey That Ain’t No Romance (где часто появлялись снимки его подруги Мехтильд Хоппе, голой, но прикрытой в стратегических местах фотографиями «студжей»), Марк Зермати, хозяин парижского пластиночного магазина “Open Market”, а также фотограф и журналист Филипп Моган, основатель французского фан-клуба Stooges. В Лондоне влияние The Stooges проникло еще глубже. Брайан Джеймс, впервые услышав Fun House в 1971 году, отправился на поиски. В начале 1976 года, встретив вокалиста Дэйва Ваньяна, он писал другу: «Я наконец нашёл своего Игги!» Вместе они собрали The Damned, играли на концертах песню “1970” и в октябре 76-го выпустили первый британский панк-сингл “New Rose”. Летом того же года Мик Джонс, который был на концерте в “King’s Cross” и некоторое время играл с Брайаном Джеймсом в группе London SS, вместе с Джо Страммером, бывшим вокалистом паб-рок-команды The 101ers, основал The Clash. Был в “King’s Cross” и Джон Лайдон. С лета 75-го он стал зависать в модном магазине “Sex” на Кингс-роуд; там заправлял Малкольм Макларен и постоянно звучала пластинка Raw Power. Лайдон присоединился к группе The Swankers, которую раскручивал Макларен; группу преименовали в Sex Pistols, а сам Лайдон стал Джонни Роттеном. “No Fun” станет у них гвоздем концертной программы и второй стороной третьего сингла “Pretty Vacant”.
