Джеймса Уильямсона, великого и ужасного Темного князя The Stooges, я узнаю не сразу. Дело не в седине, не в спортивном пиджаке и голубой рубашке, не в сдержанной манере – просто в целом трудно себе представить, что вот этот серьезный деловой человек запомнился множеству людей как автор беспощадно агрессивных гитарных риффов и опасный парень с пистолетом.
Впрочем, нас уже предупредили: он тот самый “dum dum boy”, который, по словам Игги, «стал цивильным» (“has gone straight”) – как будто это самое тяжкое прегрешение. Сейчас, в феврале 2006 года, мы сидим в отеле в Сан-Хосе, в сердце Силиконовой долины, где он теперь работает, и совершенно неуместно для этой обстановки обсуждаем череду ужасных катастроф, постигших когда-то его группу. Получается, сменив карьеру, Джеймс Уильямсон поступил самым разумным образом – буквально спасся. Да, его свирепость вошла в легенду, но становится очевидно, что этот умный, амбициозный человек (некогда «законченный уличный наркоман, хулиган и гитарный маньяк», по отзывам приятелей) далеко не так беспощаден, как тот бизнес и тот вокалист, на которых он когда-то работал. Несмотря на всю крутость, которую Джеймс культивировал с тех пор, как деспот-отчим отправил его в исправительный дом, он привык судить о себе по результатам. А результаты вот: группа провалилась, лучший друг предал. «Может быть, Эштоны и раньше знали, но я обнаружил, что Джим очень амбициозен – не стесняется в средствах и идет по головам. Когда он кинул меня ради карьеры на “Мэйнмэне”, я понял: необходима независимость».
Вполне возможно, что внешняя суровость Джеймса отчасти происходит от неуверенности, уязвимости. Когда друг Джим позвал его – в качестве продюсера – в последний раз поработать вместе, Джеймс знал, что «ничего хорошего не выйдет». Но на вопрос о револьвере в студии он мучительно кривится: неужели действительно боялись, не знали, что это просто игрушка? Потом говорит: «Наверное, изнутри я совсем другой, чем выгляжу снаружи».
Это, наверное, главный парадокс в истории The Stooges: Джеймс Уильямсон, чью игру боготворят несколько поколений гитаристов, просто недооценивал себя как музыканта. Когда это осознаешь, его сначала жалеешь. Но потом, когда разговор заходит о вещах утешительно-нормальных – о семье, о японской кухне, о местной архитектуре, – понимаешь, какая это свобода: убрать из своей жизни нарциссизм, эгоизм, инфантилизм шоу-бизнеса. И как из всех масок, что мы носим, маска нормального практичного человека может оказаться наилучшей защитой.
Глава 14. The Long, Long Road
Первым тяжким испытанием для Игги Попа был закат The Stooges: девять месяцев сплошной катастрофы с редкими проблесками хороших концертов, а потом опять унижение, забвение и целый год неустроенной жизни. Но даже в те темные времена музыка оставалась чем-то, за что можно было уцепиться.
Второе испытание Игги Попа длилось целых четыре года. Была и тогда, конечно, какая-то любовь и поддержка, и какие-то деньги, пусть в обрез, и даже на уважение и популярность можно было рассчитывать – где-нибудь в Париже, Хельсинки или Сиднее. Но все эти маленькие радости не могли затмить ощущения, что теперь его музыка, прямо скажем, не очень хороша. Единственное, что помогало об этом забыть, – алкоголь, но от него музыка становилась только хуже. Это простое уравнение тащило его по спирали вниз, причем появилась новая эмоция – всепроникающий страх. И впереди снова маячило сумасшествие.
Почти сразу после долгой и мучительной записи в Уэльсе Джим отправился с группой в Лондон – готовиться к американскому туру в поддержку альбома New Values, который только теперь собрались издать в США. Было тяжело и как-то глупо спешить записывать новый альбом, пока предыдущий еще даже не выпущен на главный рынок, но если Джим и беспокоился, то не показывал этого. На первой встрече со своим новым гитаристом, великолепным Брайаном Джеймсом, британским последователем жесткого стиля Джеймса Уильямсона, Джим был воплощением профессионализма – серьезен, не пьет и не курит (чтобы держать голос в тонусе), вежлив, но всегда знает, чего хочет. Единственная странность – легкий, как у Боуи, акцент кокни, который привязался к нему в Лондоне. К счастью, у Брайана Джеймса был приятель – Ник Кент, который предупредил его, чего ожидать и как вести себя с Джимом, а как – с Игги. «Он говорил: Джим похож на профессора и говорит об интересном. И вдруг бац – перед тобой Игги, а это зверюга». Брайан быстро понял, что Игги привык устанавливать близкие отношения с гитаристами, и тут целый арсенал приемов: то он твой лучший друг, то внезапно ловит врасплох, чтобы подпитаться ответной агрессией.
В первые несколько дней репетиций Джим пил одну воду. Дней через пять в репетиционной студии у Лондонского моста установили большое зеркало, чтобы он мог отрабатывать движения для сцены. В последние пару дней он уже пил скотч Брайана Джеймса и ходил нагишом. Затем они отправились в тур.
Два бешеных года Брайан Джеймс выступал с The Damned, но за три месяца с Игги замучился как никогда. «Все воспоминания слились в одно пятно: прилет, отель, саундчек, подъем, самолет. Живешь как в пузыре, во всех городах “Холидей-Инн”, никогда не знаешь, где ты и который тут час». В этом пузыре Игги проведет еще четыре года.
Два года из этих четырех в том же пузыре находился Айвен Крал, один из новобранцев. Он приехал на студию Rockfield под конец записи альбома Soldier, причем Дэвид и Коко, желая знать о нем все, устроили ему целый допрос. Это был классический дэвидовский гамбит: узнать, с кем имеешь дело, и при этом, будучи в роли вопрошающего, ничего не сообщить о себе самом. Но Айвен считает, что у расспросов Дэвида была еще одна цель. «Я почувствовал, что Дэвид хочет сплавить Джима мне. Типа: я пытаюсь ему помочь, но он постоянно все портит, так что, может быть, ты, Айвен, мог бы стать его другом и побыть с ним?»
Талантливый, по-европейски благообразный Крал был главным участником группы Патти Смит, но ушел, когда понял, что Патти не рвется в звезды. Он стал основным музыкальным партнером Игги в тот период, играл и на клавишах, и на гитаре, и они подружились – даже мать Крала говорила, что они как братья. Но даже вспоминая, как они «прекрасно общались», Айвен, как и все, с кем Игги впоследствии сотрудничал, знает, что тот для него был только работодатель. «Я знал свое место… Я понимал, что в некоторых спорах должен победить он. Тогда ты просто улыбаешься и уступаешь». Этим Игги в корне отличался от человека, с которым сделаны его лучшие пластинки после распада Stooges, а именно от Дэвида Боуи – тот умел очаровать своих музыкантов и тем добивался от них лучших результатов. Брайан Джеймс симпатизировал Джиму и любил с ним поболтать, но всегда помнил, кто в доме хозяин. После года общения с братьями Сэйлс Игги уже не хотел чересчур сближаться с музыкантами. В результате они верили в сказку о его непобедимости, а ведь жизнь Джима опять летела под откос.
Тем временем, даже уехав из Берлина, Дэвид продолжал присматривать за Джимом: устроил к нему своего водителя Стьюи (поклонники Боуи знают его по фильму «Человек, который упал на Землю») и при любой возможности готов был приехать и помочь советом.
В американском туре в поддержку New Values, как и на концертах Игги с Sonic’s Rendezvous Band, программа базировалась на первоклассном рок-н-ролле, простом, как котлета с макаронами, – от бешеных вещей с Raw Power (“Your Pretty Face Is Going to Hell”) до сырых, но лихих версий песен с еще не выпущенного Soldier. Было и кое-что неожиданное – едва ли не превосходящая оригинал версия знаменитой баллады Синатры “One For My Baby”. То, о чем в этой песне говорится, – одиночество за барной стойкой и предчувствие долгой, долгой дороги – как нельзя лучше подходило самому Игги, пусть публика и не всегда это понимала. Глен Мэтлок протащил в программу свою любимую “China Girl” – уволив братьев Сэйлс, Игги некоторое время её не исполнял. Впрочем, даже эти песни не делали шоу слишком респектабельным – хотя бы из-за фокусов Игги со вставным зубом. В ключевые моменты он вынимал его и скалился в ухмылке театрального злодея, в полном соответствии пиратскому посылу музыки.
