– Поскольку я не играл на инструментах, – сказал Оззи, – я чувствовал себя просто певцом. То есть человеком, который бо́льшую часть времени не нужен.
Ситуация лишь усугублялась тем, что Тони теперь полностью контролировал все дела – и на сцене, и за ее пределами.
– Ну, и начинались всякие ссоры: «я думал, что я лучше него, он думал, что он лучше меня, он думал, что он лучше него». На самом деле я не лучше, чем Билл, а Билл не лучше, чем я. Никто из нас не лучше, чем кто-либо другой. Пока у нас был пакетик порошка, брикетик травки, бутылка бухла в багажнике, машина, которую можно водить, и гостиничный номер, в котором можно запереться и принимать дурь всю ночь, мы были счастливы.
Все. За исключением Тони.
В конце концов Оззи уже не смог терпеть дальше. В общем-то, терпеть уже не мог никто, но Оззи, который всегда ужасно боялся Тони, всегда вздрагивал, когда Тони просто подходил к нему, сбежал первым. Конец 1977 года оказался для Оззи особенно тяжелым. Его отец Джек умирал от рака. Группа казалась чем-то эфемерным. Брак с Тельмой разваливался. На гастролях Оззи себя не контролировал, и в обычной жизни ему не везло. Выходя на улицу, как всегда окруженный толпой старых друзей и прихлебателей, он чувствовал себя цирковым уродцем, на которого либо таращатся, либо накидываются, а единственным известным ему способом с этим справиться было нюхать еще больше кокаина, пить больше спиртного, курить больше травки и спать с новыми «шлюхами». Можно все.
– Я перепробовал все, – рассказывал он мне. – Единственное, на что я так и не подсел, – герыч. Я несколько раз пробовал, но меня просто вырубало, а для этого мне вполне хватало бухла и пилюль. Наверное, мне повезло, потому что иначе мне бы уже точно давно настал конец.
Но конец, можно сказать, нашел его сам. Вернувшись в студию «Рокфилд» близ Монмута впервые за семь лет после записи Paranoid, группа должна была сочинять и репетировать новый материал для следующего альбома, который собиралась записывать (опять-таки из-за налогов) в Торонто в следующем году, но настроение в репетиционном зале было поганым как никогда. Тони понимал, что именно сейчас особенно необходимо выдать по-настоящему хороший материал, но у него это никак не получалось. Даже у Гизера, которому обычно вполне хватало косяка и чего-нибудь алкогольного, чтобы настроиться, дела не шли. Тони счел это неприемлемым. Он уже привык к тому, что Оззи и Билл бесполезны, но Гизер был соавтором его песен, собратом-гитаристом, единственным в группе, кто обязан был понимать, чего, черт возьми, хочет добиться Тони. И Тони прогнал его.
– В группе было такое настроение – «кто-то обязательно должен уйти», – пожимая плечами, рассказывал Гизер много лет спустя. – Сначала ушел я. Они все встретились, потом Билл пришел ко мне домой и сказал, что я уволен. Причины не назвали. Просто – я больше не в группе, остальные считают, что мне неинтересно работать, так что я должен уйти. Я, конечно, немного разозлился, но, знаешь, спорить не хотел. Да и не особенно-то я огорчился, если честно. Я к тому времени уже потерял интерес.
А потом, недели через три или четыре, мне снова позвонил Билл и сказал, что группа хочет со мной встретиться в «Холидей-Инн» в Бирмингеме. Я подумал: это еще что, блин, такое? Ну, я пошел, встретился с ними, а они говорят: мы хотим, чтобы ты вернулся, я тогда ничем не занимался, так что сказал – ну ладно. В группе просто были брожения. Настроение такое – кто-то должен уйти, но кто? Первым оказался я. В общем, я вернулся в группу, и, естественно, чувства у всех были не лучшие. Как бы все ни старались это скрыть, настроение было паршивое.
Через неделю в Уэльсе их посетил бухгалтер Колин Ньюман, работавший на Дона.
– Я знал, что рано или поздно нас ждет что-то очень плохое, – сказал Оззи, – потому что мы никогда не платили налогов. Патрик Миэн просто говорил: «Не беспокойтесь об этом, я разберусь». И он разбирался, понимаешь? А потом мы ушли от Патрика, Колин Ньюман приехал в Монмут и четыре е*аных часа рассказывал нам про все эти тонкости и прочее. В общем, он сказал: «Слушайте, вы не платили налогов вообще никогда. Надо заплатить налоги». Билл после этого разозлился и спросил: «А ты не мог бы все это повторить?» А я говорю: «О, да ну на х*й, Билл! Это безнадежно!» Я просто встал и ушел. Я был пьянее всех, но доехал на машине от Монмута в Уэльсе до самого Стаффордшира. У меня даже прав не было. Надо было просто свалить подальше…
Тони был взбешен. Как посмел он, самый низкий по положению, просто сбежать и оставить группу в дерьме? Гизер и Билл, впрочем, боялись куда больше. Оззи был певцом группы. Как выразился Гизер: «Нельзя просто пойти в магазин и купить нового». Означал ли отъезд Оззи распад группы? Тони был несгибаем.
– Если прижать Тони к стене, то он накинется на тебя, он боец, – вспоминает Пол Кларк. – Он примерно так ко всему отнесся: ну и х*й с ним, найдем нового певца. И это он и попытался сделать.
Певец, к которому обратился Тони, стал фигурой весьма неожиданной – но именно таких Тони постоянно подбирал в следующие двадцать лет, когда приходилось искать для Sabbath очередного вокалиста. Вместо того чтобы найти кого-нибудь, чей голос легко подошел бы к отлично известному материалу, он выбрал человека, настолько не похожего на Оззи – и по характеру, и голосом, – насколько возможно. На этот раз – бывшего фронтмена Savoy Brown Дейва Уокера. Дейв пел хорошо, но очень стандартно и приблюзованно, в характерном стиле своего поколения: грубовато, с хрипотцой и вибрато и очень энергично. Это идеальный голос, чтобы петь что-нибудь вроде «О-о-о, крошка». Но вот исполнение, скажем, Iron Man или Children Of The Grave, – задача для него почти непосильная.
Тони было все равно. Дейв тогда жил в Сан-Франциско, куда его «вынесло» после короткого, безуспешного периода в Fleetwood Mac, но он был еще одним своим парнем из Бирмингема, которого Тони и Билл знали еще со времен Mythology. Он был чуть старше остальных – в январе ему исполнялось 33, – и всегда с уважением относился к Тони, который когда-то помог ему получить место в Savoy Brown. Айомми знал, что проблем с ним не будет. Уж точно не столько, сколько их было с Оззи. Более того, он мог сразу прилететь обратно в Англию. И – он умел сочинять. Один короткий, бормочущий телефонный звонок от Тони, и Дейв присоединился к группе.
Но если Уокеру представлялось, что он нашел себе работу мечты в суперзвездной рок-группе, то его ждал большой сюрприз. Он приехал в Монмут в ужасно холодный и дождливый день незадолго до Рождества 1977 года, и увиденное его явно не воодушевило. Тони, похоже, был рад его видеть – наконец пришел хоть кто-то, с кем можно вместе сочинять и кто рад этим заниматься. Но Тони был весьма неразговорчив. Нужно было самостоятельно угадывать его чувства. Дейв, конечно, вполне мог с этим ужиться – за Тони говорила его гитара. Певец быстро занялся работой над новым материалом, в том числе тремя песнями, которые в результате записали для следующего альбома Sabbath. Гизер, который никогда раньше не встречался с Дейвом, был молчалив и отстранен – судя по всему, думал Дейв, потому, что его не очень радовала перспектива появления в группе нового поэта. Ну а Билл… Билл в те дни разговаривал только с Биллом, и то только когда был достаточно для этого трезв. Вспоминая те репетиции много лет спустя, Дейв считал, что главным компонентом той гнетущей атмосферы было отсутствие Оззи. И без того шаткая структура казалась еще более странной и непрочной. Он вспоминает, что как-то днем Оззи пришел выпить с ними в пабе.
