– Ну и что?
Кондрашов еще раз пожал плечами.
– Шесть штук. Одна, со стрелой в заднице, ушла в лес.
– Со стрелой – это плохо, – вдумчиво заметил координатор.
Экспедиция на севере, посланная искать руды, уже несколько дней ползала по скально-холмистому району и регулярно сообщала о многообещающих следах. Тем временем все накапливалось число мелочей, начиная от стрел и рыболовных крючков и кончая мисками и дверными петлями, которые приходилось штамповать из листовой жести с соответствующей потерей качества.
– Может, нам обезьян привозить? – оживился староста. – Мы тут всех мясом затоварим!
Координатор поморщился. Мясо панцирной обезьяны было жестким и пахло яблочной гнилью и резиной, а тотально отваренное, оно становилось синим, трясучим и совершенно безвкусным. Видимо, борьба чувств главы государства дошла до Кондрашова, потому что он добавил:
– Мы вот едим, и ничего… В отваре клубничного гриба вымачиваем сутки, жарим – и вполне…
Координатор посмотрел на старосту с подозрением. Глухачев еще неделю назад сообщил, что ходят слухи: охотники варят на своих точках из клубничного гриба не то брагу, не то пиво. О принципиальной возможности такого употребления дня три назад обмолвилась и Вика.
Эх… Ну, короче, Казаков собирался на днях нагрянуть на какую-нибудь точку с инспекцией и потому сейчас ничего не спросил. Подозрительный же взор староста вынес по-швейковски безмятежно.
– Мы и клубничного гриба можем заодно понапривозить, – предложил он.
– Ладно, – пробурчал Казаков, отводя глаза. – Будете эту неделю работать с пищевиками – расскажи о своих открытиях. И со следующей недели начинаете заготавливать обезьятину.
– Обезьянину, – поправил Кондрашов, увидел выпяченную губу, щелкнул каблуками, кинул руку к коротко стриженным волосам и гаркнул:
– Слуш, тащ координатор!
– К пустой голове руку не прикладывают, – буркнул недовольный Казаков. Иногда охотничья вольница раздражала, но, действуя в лоб, можно было лишь подпакостить себе же.
Постояв для порядка возле грузовика еще полминуты, координатор неспешно направился в сторону моря, а увидев белеющий на фоне лазури парус подходящего барказа, хлопнул себя по лбу и направился в гавань почти бегом. Это был рыбацкий барказ, которому назначили на обратном пути с ночного лова зайти на Боконон и вывезти на берег Маляна, изъявившего желание вернуться в лоно.
* * *
Возвращенного в лоно священноучителя необходимо было перехватить на берегу, отвести к себе, напоить коньяком и договориться, прежде чем он успеет наломать очередных дров.
Барказ пришел с богатым уловом. Рыбаки в брезентовых рукавицах, высоких сапогах и обветшалых плавках перебрасывали вяло извивающихся рыбин с решетчатых пайол на деревянные тачки. Рыбы были большие, розовые и серебристые, с костяным шипастым панцирем на голове и голым хвостом. Эти обитатели мелководья хорошо ловились на Девонской банке, обнаруженной в тридцати километрах от побережья. Казаков мельком подумал о явной несправедливости: охотники куда популярнее рыбаков у женского населения, а между тем рыбаки дают колонии три четверти животной пищи и вовсе не избавлены от опасностей. Десять дней назад, ранним утром, мимо яла «Одинокий свистун» прошел под водой, преследуя косяк сардин, гигантский жук размером с тральщик. Рыбаки вначале приняли его за подводную лодку…
Из-за нагромождения стропил и лесов, воздвигавшегося на причальной скале (строили ангар для яхты), показался Малян. Он был бородат и напоминал библейских разбойников. В руке он имел котомку, в которую, видимо наспех, засунул всю одежду, явившись на берег в одних плавках. Малян, с недовольным видом осматривавший леса, координатора не заметил.
– Зря, – сказал Казаков, подходя со спины.
Малян вздрогнул и обернулся.
– Что – зря? – спросил он с вызовом. – Во-первых, здравствуй, самодержец.
– Здравствуй, первосвященник, – спокойно ответил Казаков. – Зря, говорю, разделся: теперь все видят, что ты ничуть не исхудал на острове. Мученика не выходит.
«Что-то я не то говорю! – не в первый раз за день подумал координатор. – Мне же с ним договариваться надо!»
– Я и не собирался, – с достоинством ответствовал Малян. – Я вижу, до тебя не в состоянии дойти тот элементарный факт…
Александр стоял и терпеливо слушал. Какой-то стропальщик, в немыслимой позе повисший над ним, прекратил колотить по гвоздям и тоже прислушался. Казаков со значением посмотрел на него: стропальщик снова принялся заколачивать. «Вот и гвозди скоро станут дефицитом, – мелькнула государственная мысль. – А гвозди из жести не больно-то наштампуешь…».
– Короче, – сказал он вслух, – ты совершенно прав. Я не ругаться явился. Пошли ко мне: посидим, поговорим, – голос координатора перешел на свистящий шепот, – …выпьем слегка…
– О чем говорить? – бормотал Баграт, шествуя вслед за Казаковым по плотному серому песку, мимо собираемого деревянного настила, ведущего на скалу. За их спинами маркеловские столяры любопытно переглядывались. Всем было ужасно интересно.
– Все и так ясно… Дело надо делать, а не говорить… Говорить…
– Слушай, Баграт. – Казаков обернулся к Маляну. – Ты так и пойдешь через весь город – голышом?
– А что? – немедленно возмутился Баграт. – Или ты уже ввел закон об охране общественной нравственности? Главное, чтобы я сам считал свое поведение естественным!
– Правильно, – закивал координатор. – Но все-таки… Девушки, опять же шипы всякие в почве, щепки…
– Щепки! – возмутился Малян, натягивая башмаки. Подумав, он надел и рубашку, но застегивать ее демократически не стал.
Они отправились через весь поселок к коттеджу Совета. На них кидали мгновенные взгляды пробегавшие мимо рыбаки с тачками, строители и столяры, протаскивавшие бревна и доски, деловитые автомеханики и швеи, носившиеся между мастерскими, складами и помещениями для выделки шкур. Казаков шел, как Брежнев мимо почетного караула, с застывшей доброжелательной улыбкой. Баграт вышагивал гордо и независимо. Попавшийся навстречу патрульный свободной смены, увидев важных персон, нахлобучил на затылок вытащенную из-за пояса пилотку, сделал каменно-голубевское лицо и красиво отдал честь. Малян зашипел. Когда Казаков ответно кивнул, Малян зашипел еще сильнее.
– Я так и думал, – сообщил он, когда со зноя, напоминавшего крымскую сиесту, они ввалились в прохладу и полусумрак коттеджа. – Совсем распустились без меня… Скоро свой портрет на плацу повесишь и назовешь – «Площадь Великого Вождя»!
– Ладно, ладно, – бормотал Казаков, не оставлявший надежд договориться. – Смотри лучше, что я припас! Ради тебя, анархиста небритого, пошел на злоупотребление служебным положением…
Замок входной двери щелкнул, на окна опустились шторы, и на столе появились: два стакана, маленькая плитка шоколада, банка мясных консервов и плоская бутылка коньяка. У Баграта блеснули глаза. Блеск преломился в толстых линзах очков и золотыми искорками заплясал на стакане.
