Тиберий
На берегу творилась мрачная сумятица. Запуганно озирающихся, бледных, исцарапанных, одетых в неопределенного цвета полурвань девиц пачками грузили на шаланды. Рыбачки весело переругивались: им все было побоку, но они были единственными веселыми личностями у причала. Охраннички-Охотнички были мрачны, ибо не выспались и из рук в буквальном смысле уплывала надежда чем-то поживиться от своей караульной службы. Принимавшие эстафету Следопыты были мрачны, ибо теперь по двое должны были дежурить на песчаном пятачке, сотней метров морской глади отделенном от плоской коралловой скалы, на которую должны были высадить баб. Скала эта хорошо просматривалась – она лежала бежевым облачком в спокойном, мерцающе-лазурном море. В бинокль на ней можно было увидеть ожидающие гостий палатки.
Нещадно и методично палило солнце. Казаков почувствовал, как по спине сбегает первая неприятная струйка пота. Он сидел в «Казанке», стоявшей у причала с другой от суеты стороны. Совсем рядом были сваи, склизкие, поросшие темно-зелеными и лиловатыми лишаями, а под водой уже облепленные ракушками. От города, по слежавшимся илу и песку, изрытым уже многочисленными ногами, наполовину скрытым под строительным мусором, рыбьими костями и нанесенными приливом водорослями, мрачный Котенок с распылителем и в расстегнутых куртке и рубашке вел мрачного Мартынова. Штрафник был обнажен до пояса, бронзовая кожа на античных мускулах блестела под солнцем. Битком набитый тяжеленный рюкзак он нес в правой руке и помахивал им, как дипломатом. Шлюхи провожали Мартынова откровенно влажными глазами, даже забыв на секунду о своих горестях.
– Господь во всем, конечно, прав, – пробормотал себе под нос Казаков, – но кажется непостижимым…
– Что? – вежливо переспросил сидящий рядом Следопыт. Следопыт должен был сопроводить Мартынова на остров Песталоцци, где с самого марта обреталась кучка педагогов-диссидентов и техникумных бунтарей, и куда было решено отправить хулигана вместо одиночной ссылки, порождавшей массу проблем. Казаков увязался с ним, имея целью проинспектировать быт ссыльных. Надо было как-то решать вопрос с ними, поскольку в марте, в горячке, их сослали без всяких дальнейших планов.
– Ничего, – менее вежливо ответил координатор. Он тоже был мрачен: во-первых, не выспался; во-вторых, один из легионеров этой ночью попытался бежать с этапа и был пристрелен; в-третьих, Валери ходил по Первограду гоголем и открыто демонстрировал союз с боссом аграриев.
Мартынов протопал по настилу причала, сбросил в «Казанку» рюкзак, слез сам. Моторка закачалась. Мартынов независимо уселся и стал молча глядеть в небо. Чувствовалось, что он ждет, когда с ним заговорят, чтобы сразу ответить смело и независимо. Котенок постоял на причале, глядя на суету справа, и дернулся было идти обратно.
– Э-э, товарищ патрульный, – окликнул его Казаков, – вы бы хоть рубашку застегнули. А то – разгильдяйство.
– Жарко же, – неуверенно-нагло ответил Котенок, не спеша застегивая верхнюю пуговицу.
– Шахтеры и полеводы почти совсем голыми работают, – сообщил Казаков. – Вы, может быть, в шахтеры хотите, нет?
Котенок пробормотал «виноват», быстро застегнулся и быстро пошел, пару раз оглянувшись.
– Поехали, – сказал Казаков мотористу. Мартынова он не удостоил даже взглядом.
Причал провалился назад, вокруг забурлила пена, в лицо ударил воздух. Стало свежее и легче. Казаков обернулся: прямоугольная коробка интерната, корявые, уродливые ангары пристани, башни Кремля уходили, становились маленькими и незначительными. Настроение улучшилось: наконец-то удалось вырваться хотя бы на несколько часов. Черт, послать всех в дупу с их проблемами и уехать в Рокпилс военным комендантом… Или в сайву со Следопытами уйти – возле Рокпилса есть еще один замок, про него рассказывали легионеры…
Остров Песталоцци вынырнул из океана через полчаса. Это был плоский клок суши с несколькими холмами в середине, поросшими саговниками, в километре от него возвышалась из спокойно-зеркального моря причудливой формы известковая скала, вся изъеденная пещерами и трещинами; стоило «Казанке» приблизиться, и со скалы поднялись тучи птиц. Моторка пролетела мимо и лихо подвалила к пляжу Песталоцци, заваленному грудами сухих водорослей. На одной из них возникли две голые толстые фигуры. Моторка ткнулась носом в песок, Казаков соскочил, увяз сапогами в жидком иле, выругался, с трудом сделал несколько шагов и выбрался на твердую почву. За ним последовали Следопыт и Мартынов. Мартынов был по-прежнему независим, но заметно подавлен. Он растерянно озирался.
– Не тушуйся, – сказал ему Казаков. Это были первые слова, с которыми координатор обратился к ссыльному. – Каких-то год и пять с половиной месяцев, с учетом предварительного… Смотри, если они все такие, ты здесь быстро станешь паханом… то есть главным.
Мартыненко удивленно покосился на координатора: как воспринимать эту фразу – как руководство к действию? Или просто как попытку воодушевить ссыльнопоселенца?
Приближавшаяся фигура и правда смотрелась весьма непрезентабельно. Пожилой, одутловатый мужик, некогда очень толстый и даже сейчас полный, но кожа все равно висела складками. Неопрятные космы. Из всей одежды – старые, перештопанные черные трусы. В руке мужик держал мотыгу. Казаков попытался его вспомнить – не смог.
– За нами приехали? – с затаенной надеждой, скрипуче спросил мужик.
– Наоборот, – жизнерадостно ответил Казаков. – Пополнение привезли.
– Вы варвары, – сказал мужик, и лицо его скривилось. – Разве можно так поступать со взрослыми, пожилыми, уважаемыми людьми?
Из дальнейшего разговора Казаков выяснил, что сосланные вместе с недовольными учителями четырнадцать парней-анархистов устроили им здесь тяжелую жизнь. Работать, конечно, приходилось всем, причем слабосильных ветеранов наробраза использовали на подсобных службах: на сборе сушняка на зиму, на сушке водорослей, на поисках моллюсков и съедобных червей в зоне отлива, также на хозработах, приготовлении пищи и тому подобном – но при этом издевались над ними, как могли. Бывший обществовед (а это был он) ругательски ругал при этом предателя-физрука, быстренько сблизившегося с ребятами и даже поощрявшего издевательства. Физрук заставил математичку (единственную из сосланных женщин, кому было меньше сорока) сожительствовать с ним и использует ее как награду для своих клевретов…
Математичку Казаков помнил. Рыжая тридцатилетняя стерва, она не то чтобы особенно бунтовала, но еще на Земле всячески унижала старшеклассников, и ее сослали за компанию. Да уж, эксцессы…
Тут из-за водорослей вынырнул некий до черноты загорелый тип. Тип напоминал телосложением Мартынова, но был на голову ниже. Тип решительно подошел, отпихнул униженного обществоведа и смерил Казакова наглым взглядом.
– Ну как? – спросил он. – Управляетесь?
Видно было, что физруку в ссылке совсем неплохо. Казаков взбеленился, но виду не подал. «Через год всех вернем, – подумал он. – А этого – к панкам. Там он поуправляется».
– Кое-как, – ответил Казаков радушно. – Вот, подмогу вам привезли.
