«Нам нужна книга, говорящая с аристократами, – сказал он. – Не только фанаты. Мы должны разобрать «Источник» по кирпичику. Словно Библия аристократа. Комплекс проблем. В основном, они хотят уничтожить рай. А как насчет превосходства белых? И что у них общего с объективизмом? Это сатанинская идея? Действительно ли это высшее благо? Мы должны атаковать все понятие превосходства». Чистота его первоначального смысла была искажена, подумал он. «Раньше были группы, которые назывались «Господствами»! Господство – это о процветании всего, о питании всего».
Вот почему он чувствовал, что ему тоже нужен мой голос в книге: радикальный призыв к коллективной собственности, к черному творчеству, который не может быть осуществлен в одиночку. «Когда я говорю: «Я правообладатель “Пурпурного дождя”» – это звучит… как Канье, – он сделал паузу. – Которого я считаю своим другом». Проблема заключалась в том, что заявления о собственности слишком часто считались самовозвеличивающими. Гораздо лучше было слышать их от других людей. «Вы должны сказать, что я владею “Пурпурным дождем”», – сказал он, хотя все еще был поражен тем, что на этот счет могло быть какое-то особое мнение. «Говорить: «Я управляю “Пурпурным дождем”» – это богохульство».
Для этого он хотел найти некоторые формальные приемы, которые сделали бы книгу уникальной, симбиоз его слов с моими, ее авторство в постоянном движении. «Было бы здорово, если бы под конец наши голоса начали сливаться, – сказал он. – В начале они различны, но к концу пишем мы оба». Когда мы обсуждали отрывок, который он написал о своих детских приступах эпилепсии, он сказал: «Я просто импровизировал здесь. Мы могли бы использовать мои припадки как способ смешения наших голосов. Провалы. “А вот и еще один”».
Я был в восторге. Мы были на пути к созданию чего-то уникального, мемуарам, которые бросали вызов условностям. Он уже думал о том, какой может быть обложка. Он сделал новую фотографию для паспорта, и она стала популярной. Конечно, так оно и было: его губы слегка надуты, подводка на глазах безупречна, каждый волосок в усах наманикюрен до совершенства, казалось, он бросал вызов обычаям чиновников мира, чтобы подарить поцелуй вместо печати. «Я спросил Мерон (вы знакомы с Мерон, верно?), чтобы убедиться, что это действительно будет в моем настоящем паспорте. Она сказала: «Я сделала это». Потом я написал об этом в твиттере, и они показали его на Си-эн-эн и в журнале Time. Возможно, нам стоит выбрать это для обложки, – пошутил он, – со всей моей информацией и прочим. Нам нужно, чтобы это было странным».
В комнате ощущалась сильная положительная энергетика. Много смеха. Чувствовалось, что мы собираемся удивить людей. «Брат брату, – сказал Принс, – хорошо быть противоречивым». Это был уверенный в себе человек из его недавних высказываний. «Мы были сведены вместе, чтобы сделать это. Шел процесс ликвидации. Для этого нужна личность, которая не будет бороться против того, что я пытаюсь сделать. Ты знаешь гораздо больше слов, чем я. Напиши это так, будто хочешь выиграть Пулитцеровскую премию, а потом…» – он изобразил, как разбивает Пулитцеровскую премию о стол. Сравнивая меня с Норманом Мейлером, пытающимся понять Мухаммеда Али, он сказал: «Мне кажется, что ты похож на одного из тех рок-писателей шестидесятых годов. Тебе нужно найти себя… Приятно видеть, что ты готов сделать решительный шаг. Потому что люди будут задавать вопросы».
Он пролистал около половины написанных им страниц, вырвал их из блокнота и отдал мне, убеждая написать еще что-нибудь. «Я буду продолжать писать свое, а у тебя есть хорошие материалы. Я в восторге от этого», – он встал, и мы подошли к двери виллы Брейвстронга.
«Это было полезно для меня, – сказал он. – У меня есть более четкое понимание того, что мы должны делать. Поговорите с Крисом и Random House. И доложи мне, что они тебе скажут».
Он обнял меня на прощание. «До скорого».
Внезапно мой нос оказался в его волосах, и я почувствовал запах его парфюма. Конечно, запах парфюма Принса всегда чувствовался, но теперь он был на мне – я провел остаток дня, ловя его запахи, пытаясь переварить все то, что он сказал. Я не знаю, как описать этот запах: я не могу сказать, что у него были верхние ноты корицы или что-то в этом роде. Это был его запах, его собственный привлекательный запах. Я был противоположностью, и от меня пахло Принсем. Что? Как? Это напомнило мне первую строчку из Mountains: «Давным-давно, в стране под названием Фантазия…».
Я всегда знал, что у Принса много протеже, но никогда не задумывался, почему. Он обладал сверхъестественным талантом, и, что еще более цинично, это был его легкий способ очаровывать женщин. Но множество блестящих музыкантов никогда никого не брали под свое крыло. Мне никогда не приходило в голову, что для ухода за артистами требуется какой-то дидактический навык, какая-то особая разновидность лидерства. Принс понимал тонкий механизм уверенности в себе. Он мог подавить хор сомнений в головах людей – мог заставить вас осознать свой собственный потенциал. Позже я прочитал то, что Гвен Стефани вспомнила из его слов: «Ты когда-нибудь пробовал написать хит? Не пытайтесь просто написать песню, попробуйте написать хит». Я помню, как он это сказал, и я подумал: «Да, ты прав. Зачем тебе писать что-то еще?»
КОГДА Я ВЕРНУЛСЯ В НЬЮ-ЙОРК
я не видел Принса чуть больше месяца. Через Кирка он писал мне по электронной почте разные вещи: заискивающие отзывы о его шоу, проницательную статью NPR о его досадных отношениях с технологиями, его фотографию в Instagram, твит о нем. А тем временем он находился в самом разгаре напряженных переговоров с Random House. Его книжный контракт сильно отклонялся от шаблонной схемы, и все еще не было никакой гарантии, что он вообще подпишет его. В какой-то момент он позвонил Крису Джексону, своему редактору, домой и спросил, могут ли они просто опубликовать книгу без контрактов или адвокатов. Как вспоминал Крис: «Я сказал, что хотел бы, но компания не может выписать чек без контракта. Он помолчал и сказал: «Я тебе перезвоню». И он перезвонил, но уже с некоторыми новыми пунктами для контракта».
По мере того как хождение вокруг да около растянулось до середины марта, Принс начал думать о возможности неожиданного события в Нью-Йорке. Если бы они смогли завершить переговоры к пятнице, 18 марта, то можно было бы объявить мемуары на секретном концерте в тот же вечер. С приближением того самого дня сотрудники Random House и ICM отчаянно готовили место проведения концерта и собрали список приглашенных. Еще до анонсирования нужно было решить один договорный вопрос: Принс хотел оставить за собой право в любой момент остановить книгу, если он когда-нибудь почувствует, что она больше не отражает той сути, которую он желал в нее вложить. Вопрос в том, сколько ему придется заплатить Random House, чтобы сделать это. В пятницу после трех-четырехдневного залпа предложений и встречных предложений они остановились на определенной цифре, и Принс запрыгнул в самолет. В 16:40 он написал в твиттере: «ПОЧЕМУ ЖЕ ПРИНС СЕЙЧАС В НЬЮ-ЙОРКЕ?!»
К восьми часам вечера собралась толпа из ста пятидесяти человек, чтобы услышать ответ. Он сделал объявление в Avenue, узком темном клубе на Десятой авеню в Челси. Присутствовали его друг Гарри Белафонте, а также Спайк Ли, Тревор Ной, Гейл Кинг, Максвелл и актеры «Гамильтона». Он также взял с собой своего личного диджея, Пэм Фанкстресс, или Перпл Пэм, как он ее называл, которая крутила треки восьмидесятых годов, от которых дрожали стены. Как обычно, мобильные телефоны были запрещены, но в баре предлагались бесплатные бокалы шампанского. Пресс-секретарь Принса сказал мне, что мое имя, вероятно, не будет фигурировать в объявлении; я не должен был общаться с прессой, и я подписал соглашение о неразглашении. И все же я нервничал. Ведь я никогда не попадал в ситуацию, когда была вероятность того, что меня будут осаждать репортеры.
