Возвращаюсь к нашему последнему разговору, за четыре дня до его смерти. Мы снова говорили о его родителях, анализируя их дуэльное влияние на его жизнь. Он чувствовал это на биологическом уровне – отсюда и его интерес к клеточной памяти. Возможно ли, что его тело хранило их шрамы?
«Размышляя о структуре книги, – сказал он, – было бы глупо, если бы в твоем голосе звучали научные, основанные на фактах вопросы, а также излагались факты о клеточной памяти. Сейчас я пишу о своей жизни, музыке и уличной жизни. И думая о When Doves Cry – мы бы могли переосмыслить эту песню слово за словом». В некотором смысле фанк-музыка была идеальным средством для решения этой дилеммы. Он был живым противоречием, его мать и отец в одном лице. Фанк работал точно так же, объединяя импульс и структуру. Вот почему мы должны были найти подходящее для этого слово.
Также он размышлял над обложкой. «Один художник рисовал меня поэтапно на протяжении всей моей карьеры. Подожди, я тебе пришлю». Это были знаменитые рисунки Мартина Хомента, который иллюстрировал The Many Faces of Prince на протяжении всей его карьеры. Возможно, это будет хорошей обложкой. Это было все, что нужно было учитывать, «когда мы действительно начали работать над этим». Но на этот раз не было никакой определенной даты, связанной с этой работой.
«На самом деле я просто хотел позвонить и сказать тебе, что именно об этом я и думал», – произнес он. – И я в порядке».
Мы повесили трубки. Мне казалось, что это наш самый обычный естественный разговор, даже несмотря на то, что я провел большую его часть в неуклюжей позе на полу моей спальни, как я уже писал ранее. Мы начали прямо с того места, где остановились.
Поздним утром 21 апреля я ехал на поезде Метро-Норс в Коннектикут с другом, когда начали приходить сообщения. TMZ сообщала о смертельном случае в Пейсли Парк. На месте происшествия находился офис шерифа округа Карвер. Я даже не думал, что это может быть Принс. Оглядываясь назад, я понимаю, что был сбит с толку из-за того, что был настолько доверчивым, и насколько нечеткими стали мои рассуждения. Ведь Принс сказал мне, что с ним все в порядке, и я поверил ему на слово.
Я продолжал обновлять новостные сайты. Вскоре заголовки увеличились в размерах, и поток текстовых сообщений превратился в настоящий потоп. Принс умер. На улице уже наступила весна, и через окно поезда я наблюдал, как величественно проносится мимо пейзаж, как распускаются первые бутоны, как акры коричневой земли покрываются зелеными пятнами. Вагон Метро-Норс был переполнен пассажирами, все они занимались своими обычными делами. Когда мой друг и я начали говорить все с более и более паническими нотками, некоторые из них бросали на нас шикающие взгляды. Мне хотелось схватить этих людей за лацканы и встряхнуть. Разве они не знали, что один из величайших художников нашего времени умер? Неужели они не понимают всей серьезности этой ситуации? В голове у меня было такое ощущение, будто меня запихнули в дробилку, и мне не хотелось плакать, точнее, не здесь, потому что, начав, я уже не смогу остановиться. Журналисты стали звонить в офисы The Paris Review, добиваясь комментариев и приглашая меня в эфир. Старые учителя, друзья друзей, бывшие товарищи по группе – все, кто имел хоть малейшее отношение к нему, явно выказывали то же потрясение и отчаяние. Постоянное освещение новостей только делало их менее реальными. И никто не мог сказать, что произошло.
Работа с ним воплотила мои мечты. Если было возможно даже это, то что не было? Я мог представить себе нечто абсурдное, например открытие книжного магазина с Принсем или путешествие с ним по Европе, и теперь это было гораздо более правдоподобно. Я совершенно не был в порядке. Я просто смирился с тем, что наша книга настоящая. Теперь реальность обуздывала мое воображение, и все три месяца, проведенные с ним, были похожи на сон. Я горевал как поклонник, сотрудник и друг. Грядущие дни принесли с собой тревожные слухи о наркомании, сначала в резких восклицаниях бульварных газет, а затем в более трезвой форме. Это был первый из многих ударов. Скоро выяснилось, что он умер от случайной передозировки фентанила, приняв поддельные таблетки викодина, смешанные с гораздо более сильным опиоидом. Фентанил, к сожалению, с тех пор стал именем нарицательным и был частью разговора, когда он касался Принса.
Когда я читал о его последних месяцах жизни, мне было трудно сопоставить солнечного, нахального, заботливого человека, которого я встретил, с тем, кто мог быть непреклонным или умышленно непроницаемым. Один из самых близких ему людей рассказал детективам, что после своего последнего шоу в Атланте Принс сказал, что ему «нравится побольше спать в эти дни», и, возможно, это означает, что он сделал все, что должен был сделать на земле; бодрствующая жизнь была «невероятно скучной». Я нашел эти слова гнетущими, когда прочитал их, это было полное отрицание всего, о чем мы говорили. Потом я вспомнил, что Принс сказал примерно то же самое на первом концерте Piano & A Microphone: «Теперь я люблю мечтать больше, чем раньше. Некоторые из моих друзей умерли, и я вижу их во сне. Как будто они здесь, и сны иногда похожи на явь». То, что я находил невыносимым в одном контексте, было прекрасно для меня в другом.
ИЗ-ЗА ТОГО, ЧТО ПРИНС УМЕР
не оставив завещания, судья района Карвер Каунти назначил специального администратора Бремера Траста управлять его владениями. Принс уже много лет держал банковский счет у Бремера; их штаб-квартира находилась в Сент-Поле. Учитывая внушительный налоговый счет, одним из их первых важных приоритетов, с которым столкнулось поместье, было монетизировать активы Принса. Как оказалось, книга была одним из последних проектов, которые он завершил с контрактом. Представители Бремера связались с Random House: был ли какой-либо способ выпустить книгу? Их предварительный осмотр Пейсли выявил огромное количество невиданных ранее фотографий, бумаг и разных предметов. Хотели ли мы посмотреть на это?
Мы так и сделали. В конце июня я отправился в Шанхассен вместе с Крисом Джексоном, Дэном Киршеном и Джулией Грау, издателем журнала Spiegel & Grau. Местная полиция и агенты УБН изъяли некоторые предметы, имеющие отношение к их расследованию, а в остальном Пейсли был точно таким, каким его оставил Принс, и его аура была повсюду. Вернувшись в Мельбурн, он отдал мне первые десять страниц своих мемуаров. Я надеялся, что остальные были в Пейсли и, возможно, он написал больше.
Служащие из Бремера провели нас через весь комплекс, хотя сами еще не пришли в себя. Типично среднезападные и неизменно вежливые, они говорили о Принсе с почтением и, иногда, с недоумением, пытаясь угадать смысл некоторых его поступков. Все камеры слежения были отключены и иногда были направлены внутрь, к стене. Пожарная сигнализация была заклеена скотчем. Легендарное хранилище пострадало от воды. Некоторые из посетителей Бремера походили на археологов, проводящих раскопки древнего объекта, который они обнаружили. «Мы думаем, что здесь он…»
И все же общее настроение было мрачным и уважительным. Бремер поддерживал диетические ограничения Принса, поэтому нам принесли веганские обеды из местного кооператива. Мы остались почти без присмотра, когда бродили из комнаты в комнату. Чудеса были на каждом шагу. Принс сохранил большую часть своего творческого процесса в янтаре или его фиолетовом эквиваленте. Заметки и тексты были нацарапаны на конвертах, на оборотах квитанций, на гостиничных бланках из далеких стран. Гранки и контактные листы с его фотосессий были повсюду, его любимые подборки были помечены жирным карандашом. Огромные чемоданы на колесиках, некоторые помечены как «Питер Брейвстронг», были расстегнуты, чтобы показать косметички и переизбыток косметики. Перламутровые медиаторы, украшенные его символом, всегда были на расстоянии вытянутой руки. В гараже на полу была разбросана стопка компакт-дисков – я заметил сверху A Decade of Steely Dan, – а коробки с его свадебной программой 1996 года остались нетронутыми. Набор его-и-ее шаров для боулинга (на которых были выгравированы ЗЕРКАЛО ВЕНЕРЫ и КОПЬЕ МАРСА, все еще лежал в кожаном футляре. Один раз в комнате наверху, которую он использовал в качестве своего офиса, я прошел мимо одной из рубашек, которые он носил, почувствовал запах его духов и присел. Как будто он снова был там.
