Эти вопросы становились все более запутанными по мере того, как расизм принимал коварные формы и скрытые обличья. «Я имею в виду, что всякая жизнь имеет значение, и ты видишь в этом иронию», – сказал он, ссылаясь на антислоган Black Lives Matter, который в данный момент находил некоторый шанс на успех. Я согласился. Это потеряло смысл.
«Буду честен, я не думаю, что ты сможешь написать книгу», – Принс сказал мне об этом в какой-то момент. Он считал, что мне нужно больше знать о расизме, чтобы прочувствовать его. И, возвращаясь к стилю, он говорил о хип-хопе и о том, как он трансформирует слова. Он берет белый язык – «ваш язык» – и делает его чем-то, что белые люди не могут понять. Майлз Дэвис, напомнил он мне, верил только в две категории мышления: правду и белую чушь.
И все же чуть позже, когда мы обсуждали многочисленные формы господства музыкальной индустрии над артистами, я сказал нечто такое, что его воодушевило. Мне хотелось знать, каков его интерес к изданию книги, учитывая, что музыкальный бизнес смоделировал себя на книгоиздании. Контракты, авансы, гонорары, разделение доходов, авторские права: большая часть укоренившегося подхода к интеллектуальной собственности, который он ненавидел в звукозаписывающих компаниях, берет свое начало у книгоиздателей. Его лицо просияло. «Я уже вижу, как печатаю это, – сказал он, изображая клавиатуру. – “Возможно, вам интересно, почему я работаю с…”».
Все это служит ответом на вопрос, который я слышал много раз после того дня: почему Принс выбрал меня? Я не знаю. И никогда не узнаю. Не было ни одного момента, когда бы Принс четко сказал мне, почему он считал, что мы должны работать вместе. В конце того первого разговора я все еще не понимал, на чьей я стороне. Кажется, что то, что началось как жесткий обмен мнениями, превратилось в нечто приятно извилистое. Разговор, который можно представить себе продолжающимся до глубокой ночи, коснувшись мельком любого количества тем. Это было интервью в самом прямом смысле слова, обмен идеями. Мы говорили уже больше часа, когда он на мгновение замолчал.
«Знаешь ли ты, который час?» – спросил он.
К этому моменту мы находились в такой разряженной обстановке, что я предположил, что он задает какой-то риторический вопрос. Нет, он буквально хотел знать, который час. Я проверил свой телефон и сказал ему. В тот вечер на сцене должен был состояться концерт – пришло время заканчивать нашу встречу. Он исчез на мгновение, чтобы позвать своего водителя, но она, по-видимому, была занята.
«Все хорошо, – сказал он, когда вернулся. – Я сам тебя отвезу».
Я последовал за ним из конференц-зала в лифт, где менее чем через три месяца его найдут мертвым. Такой исход невозможно было себе представить. Бодрый, подпрыгивающий на носочках, он повторил свое желание написать много книг, нажимая кнопку нижнего этажа. «Ты втянул меня в этот разговор о музыкальной индустрии, – сказал он. – Но я все еще думаю о том, чтобы написать о моей матери».
Двери лифта открылись в тускло освещенном подвале. У меня едва хватило времени, чтобы заметить слово «хранилище», нарисованное рядом с ближайшей дверью, прежде чем Принс вывел меня в гараж. Он быстро шел к черному «Линкольну МКТ», но я заметил и другие машины и мотоциклы, в том числе лимузин и что-то похожее на золотой «Кадиллак».
Забравшись на пассажирское сиденье «Линкольна», я заметил в подстаканнике пачку двадцатидолларовых купюр. Принс открыл дверь гаража, и мы выехали на главную стоянку Пейсли, на которой было гораздо больше автомобилей, чем когда я приехал. «Похоже, люди начинают подтягиваться», – сказал он, словно артист, выглядывающий из-за занавеса перед началом шоу. Он казался искренне взволнованным, как будто это был трепет от того, что он собрал концерт. На стоянке было несколько человек, но казалось, что никто из них не понимал, что это Принс проезжает мимо них; никто не показывал пальцем и не махал рукой.
Выехав из Пейсли, он набрал приличную скорость и снова пустился в свои рассуждения о цепочках распространения: кто контролирует интеллектуальную собственность, а кто на ней зарабатывает. «Скажите Эстер Ньюберг из ICM и Random House, что я хочу владеть своей книгой. Мы с тобой станем совладельцами и распространим ее по всем каналам сбыта. Мы не нуждаемся в том, чтобы они вмешивались в процесс публикации больше, чем это необходимо. Нам нужен процесс, в котором доверие, ответственность и подотчетность были бы нашими общими обязанностями. Я не считаю твои деньги, а ты не считаешь мои».
«Независимо от того, что вы решите делать, если когда-нибудь захотите поговорить о своих идеях, я буду рад служить вам в качестве слушателя», – сказал я.
«Мне нравится твой стиль», – сказал он мне. «Просто взгляни на слово и посмотри, могу ли я его использовать. Потому что слово «магия» я бы не использовал. Магия – это слово Майкла, – сказал он. (Майклом был Майкл Джексон, которого Принс называл только по имени.) – Вот о чем была его музыка».
Это оставило мне достаточно места для следующего очевидного вопроса: о чем же тогда ваша музыка? Но я его не задал. Меня больше занимала сиюминутная реальность пребывания в автомобиле рядом с Принсем. Его прямая осанка, достаток не говорили об обратном? О чем он говорил несколько минут назад.
В галерее загородной гостиницы он поставил машину на стоянку, и мы продолжили разговаривать. «Я никогда не видел в этом гонки – я старался быть хорошим со всеми», – сказал Принс. Он думал, что слишком мало его белых современников обладали такой же уравновешенностью, даже когда они чествовали его за это. Дерэй Маккессон, активист Black Lives Matter, недавно появился на «Позднем шоу со Стивеном Кольбером» для интервью, в котором ведущий поменялся местами с гостем, пригласив Маккессона сесть в кресло интервьюера. «Он парень, который пытается понять, – сказал Принс о Кольбере. – Леттерман никогда бы так не поступил. Пришло его время сесть в это кресло. Время сесть в это кресло для многих людей в музыкальном бизнесе». Когда придет время продавать и продвигать эту книгу, Принс хотел иметь дело только с кольберами мира, людьми, которые понимали, что его деловые практики, какими бы неортодоксальными они ни казались, были посвящены расширению возможностей и равенству.
«Существует много людей, которые говорят, что вы должны научиться ходить, прежде чем научитесь бегать. Это рабский разговор. Это то, что сказали бы рабы».
С этими словами он поблагодарил меня за потраченное время, крепко пожал мне руку и оставил у автоматических дверей Country Inn & Suites.
ОКОЛО ЧАСА СПУСТЯ
после приступа лихорадочных записей, прерываемых праздничными танцами и ударами карате, я возвращался в Пейсли. За мной приехала помощница Принса, Мерон Бекур. И она невольно усилила мое впечатление о его автономии: хотя она и покупала мне билет на самолет, она понятия не имела, зачем я здесь.
«Так вы журналист? – спросила она. – Вы здесь, чтобы взять интервью?»
Когда я объяснил, что Принс собирается написать книгу, мне показалось, что она удивилась. Но у нас было мало времени, чтобы разобраться в этом, вскоре мы вернулись на стоянку Пейсли, теперь уже уставленную машинами. Мерон провела меня через боковой вход, мимо охранника, в толпу гуляк, наслаждавшихся выступлением Джудит Хилл. Сцена была впечатляюще большой, и я не мог понять, как она соединялась с той частью комплекса, где я встретил Принса ранее – истинная лабиринтная громада этого места только начиналась.
