«Да, прошли те времена, когда Датэ-доно в столице считали неотесанным северным варваром. Возможно, так было удобнее… – думает княгиня. – Господин Тэнкай умен. К счастью, он недостаточно умен, иначе вспомнил бы, что в те времена, когда два представителя рода Фудзивара подряд – кстати, вовсе не из нашей ветви, из родственной, но не из нашей, – стали сёгунами, эта должность не была наследственной. Она сделалась ею потом, при сёгунской династии Асикага, а в те времена она была выборной. Выборной она была. Небесный Правитель назначал того, кого было согласно принять войско. Как хорошо, что никто пока не напомнил Хидэтаде из рода Токугава, потомку Нитта, потомку Асикага, о том, чем на самом деле пахнет этот прецедент».
– Насколько мне известно, – говорит она вслух, – в ответ на это господин Хидэтада отослал преподобного Тэнкая с дипломатическим поручением. Куда-то далеко, едва ли не за море.
– Не совсем так. Видите ли, когда господин Хидэтада отверг предложение преподобного, тот все же устроил покушение.
Дама Кодзосю не уточняет, кто предупредил князя, а возможно, и Хидэтаду, и чем закончилось покушение для Тэнкая.
– Значит, это решено скрыть, – медленно произносит Мэго.
– Да. Как видите, Токугаве жизненно необходима поддержка клана Датэ.
– А из этого следует, что я должна так же поддерживать принцессу Го, как мой муж – господина Хидэтаду. Особенно теперь, когда клан Токугава решил принять к себе юного Хидэёри. Его мать как будто согласна. Она удаляется в монастырь, а перед этим устраивает пир в честь сестры. И Го-химэ просит меня сопровождать ее.
– Решение Едо, то есть госпожи Дайко-ин – таково ее имя в монашестве, если память мне не лжет, представляется наиболее разумным.
– Разумным? Мы говорим о Ёдо? – Мэго усмехается.
– Ее мать предпочла совершить сэппуку вместе с мужем, когда тот потерпел поражение. Хотя госпожу О-Ити, зная ее обстоятельства, никто не осудил бы, если б она выбрала жизнь, – и уж ее-то Хидэёси пощадил бы наверняка, – говорит Кодзосю.
– Но у нее была гордость. И гордость не позволила госпоже О-Ити остаться в живых. Не может же быть, чтоб О-Тятя ничего не унаследовала от матери?
Дама Кодзосю предпочитает не отвечать на этот вопрос.
– Так вы поедете?
– Безусловно, поеду.
– К сожалению, я не смогу вас сопровождать.
– Это понятно. Для вас там опаснее, чем для меня.
Мэго-химэ не вполне убеждена в сказанном. У нее слабое, но отчетливое предчувствие грядущей опасности. Она не может объяснить, чем это вызвано. Гарнизон в Осакском замке полностью заменен, господин Хонда лично этим озаботился. При Ёдо оставили только женщин. А при госпоже Го будет большая свита. Нет, нападения опасаться не приходится. Откуда же это чувство?
Опасность.
А от опасности в клане Датэ не бегают. Ни мужчины, ни женщины, ни дети.
Госпожа Го, или О-Эйо, как ее называли официально, выглядела старше своей сестры, хотя была младшей из принцесс клана Азаи, уничтоженного Одой. Судьба ее также сложилась непросто. Еще девочкой ее выдали замуж в клан Сайго, но вскоре брак был расторгнут по приказу регента. Хидэёси решил, что будет лучше, если племянница Оды Нобунаги станет женой одного из его собственных племянников. К счастью, второй супруг Го успел умереть своей смертью до того, как тайко начал наводить порядок среди наследников наиболее радикальными способами. Таким образом, Токугава Хидэтада стал ее третьим мужем. Он был младше Го на шесть лет, но, судя по неуклонно увеличивающемуся количеству детей, браку это обстоятельство нисколько не мешало. Пока у них были только дочери, но в том, что сыновья воспоследуют, никто не сомневался. Занятая заботами о детях и уверенная в привязанности мужа, Го не уделяла столько внимания собственной наружности, как Ёдо.
Впрочем, теперь и Ёдо надлежало забыть о том, как холить и лелеять свою красоту. После смерти регента она, как требовал обычай от знатных вдов, приняла монашество. Но, согласно тому же обычаю, такие монахини вовсе не обязательно должны были удаляться от мира, и Ёдо вела прежний образ жизни. Даже ее монашеское имя – Дайко-ин – не было в употреблении.
Но так не останется. Теперь ее роскошные волосы упадут под бритвой, а голову укроет капюшон. Шелковые одежды сменит грубая ряса. Она покинет замок и отправится в храм. И храм этот будет не таков, где можно, как бы пребывая в затворе, по-прежнему наслаждаться прелестями столичной жизни и быть в гуще интриг. Ее отправят в какую-нибудь обитель в глуши, непременно на землях Токугава, и будут бдительно следить, чтоб она провела остаток жизни в молитвах.
«А иначе нельзя, – сказал советник Хонда. – Если уж она решила сохранить жизнь себе и своему сыну». Говорил он без жестокости и злорадства. Разумеется, он бы предпочел, чтоб она убила себя собственными руками и избавила его господина от лишних хлопот. Но при таких обстоятельствах обычно лишают жизни и сыновей, а видеть мертвым маленького Хидэёри – или как уж его отныне будут звать – никто не желал. Нет, Хонда-старший вовсе не был настроен враждебно. Пусть другие осудят Ёдогими за неверность – она тем самым дала удачный повод закончить войну. И совершенно неважно, кто был настоящим отцом Хидэёри – Исида, как иногда болтали, кто-то другой из окружения тайко, или, скорее всего, какой-нибудь безымянный монах, которого, по приказу регента, без лишнего шума удавили. Господин Хидэтада может принять власть на совершенно законных основаниях и не будет считаться узурпатором. Но даже разлученная с сыном и лишенная власти, Ёдо – нет, Дайко-ин – по-прежнему остается племянницей Оды Нобунаги. И противники Хидэтады могут попытаться использовать ее в своих целях. Так что оставлять бывшую наложницу регента на свободе никак нельзя.
Ёдо долго рыдала, закрывшись в своих покоях, а потом объявила, что принимает волю господина Токугавы, но просит об одном: прежде чем она навсегда выпустит сына из объятий и покинет мир, она хотела бы в последний раз устроить прием в замке в честь своей сестры и дам, что являются женами и дочерьми союзников Хидэтады. После этого они простятся навсегда.
Дозволение было ей дано. Подобный жест был вполне уместным проявлением учтивости по отношению к родственнице и госпоже. А если Едо желает напоследок потешить тщеславие, задав пир, то пусть её.
И Ёдо, утерши слезы, принялась готовиться к приему, благо служанок и некоторых фрейлин ей оставили. Это, повторяла она им, должен быть самый лучший прием в ее жизни, такой, что запомнится надолго. Потом она будет годами есть ячмень и полбу и пить воду, но когда придут знатные гостьи, им подадут роскошнейшие кушанья. И Хидэёри будет с ней на этом пиру в последний раз как хозяин замка. Она бросилась в эти приготовления с лихорадочной энергией, самолично следила за приготовлением яств, выбирала наилучшие фрукты из тех, что можно было достать зимой, велела закупить сластей из тех, что приличествует подавать дамам. Служанки с ног сбивались, выполняя ее распоряжения, охранники еле успевали за всем этим следить, но у Ёдо хватало сил на все. Она еще и лично написала приглашения.
