Аня писала роман. Это было уже пятое произведение за три года, но ее книжки не занимали почетного места в центре гостиной. Четыре маленькие книжечки в мягких обложках с именем Анна Горина аккуратной стопочкой пылились на подоконнике в ее спальне.
Во всех Аниных романах были две героини. Две сестры. В первой истории сестры были разлучены в детстве, поэтому одна была бедная, другая – богатая. В финале сестры бросались друг другу на шею, и богатая сестра делилась богатством с бедной. Во второй книжке сестры жили вместе, но одна была добрая, а другая – жестокая. В конце плохая сестра исправлялась, и оказывалось, что она просто тщательно скрывала свою любовь к хорошей сестре. Обе сестры получали весь мир и еще немного в придачу. Редактор даже посчитала, что это перебор, пришлось немного убавить выданного им щедрой рукой благолепия. В третьем романе опять фигурировали сестры, красавица и дурнушка. Естественно, дурнушке в конце полагался принц... Во всех трех своих произведениях она воображала себя «бедной», «злой», «некрасивой», привычно отводя Лизе главную положительную роль. В четвертом романе сестры были страстно привязаны друг к другу с самого начала. В новом, пятом, у Ани не хватило воображения на очередных сестер, к тому же редактор намекнула ей, что сюжет исчерпан ею полностью. Она обошлась без сестер, зато развивала теперь тему матери, которая так безумно любила свою дочь, что даже немного мешала ей жить. Во всех произведениях фигурировали также неземные любови.
Первый роман Аня написала тайком от всех домашних, когда Олег с Додиком уходили на работу, Дина еще учительствовала, а она сама ждала Кирюшу из школы. Под псевдонимом Анна Горина она послала рукопись в одно из питерских издательств и каждый день бросалась к телефону, ожидая то ли ответа, то ли наказания.
Она понимала, что от волнения путается в мыслях, но ей действительно иногда казалось, что издательство может наказать ее за наглость. Аня так нервничала, что не удивилась бы, услышав строгий голос: «Это вы, представляясь Анной Гориной, осмелились отнять у занятых людей время своей беспомощной графоманской мурой?!»
Через два месяца, когда она полностью извелась и уже перестала ждать, из издательства пришел ответ. Они хотели напечатать ее книжку в серии маленьких любовных романов и спрашивали, нет ли у нее еще.
– У меня нет, – ответила Аня звенящим школьным голосом, – но я напишу, сколько вам надо...
Дина прочитала ее первый роман и с хмурым лицом положила рукопись на стол в гостиной, подвинув пальцем в сторону дочери. Аня дрожала так, как будто ждала приговора.
– Я растила тебя в любви к великой русской литературе, – сказала Дина и добавила: – Старайся работать над языком.
Додику с Олегом страшно льстило, что Аню издали. Додик два вечера подряд не отходил от телефона, обзванивая знакомых. «Моя дочка-то писательницей стала! – хвастался он в трубку. – Да-да, конечно-конечно, подарим, с дарственной надписью!»
С обложки маленькой книжки слащаво улыбалась девушка с выпученными глазами в пол-лица и золотыми волосами, каких не бывает в природе. Дина хмыкнула: «Ну-ну, понятно» – и Анина радость куда-то испарилась.
Дина осуждала внезапно ставшую «писательницей» дочь за несоответствие канонам русской литературы и возмущалась любовными романами так яростно, будто это было выпадом лично против нее. Аня ее понимала, ведь мать считала русскую литературу своим домом, хозяйством, собственностью.
Она написала еще три книжки. Отдельной популярностью они не пользовались, но прочно вписались в серию любовных романов. В издательстве Анну Горину привечали, говорили, что ее романы выделяет особенная чистота и доброта. Платили Ане за каждую книжечку сумму, которая хоть и была незаметна в семейном доходе, но значительно превышала то, что она могла заработать в ином месте.
Домашние хвастались ее писательством перед посторонними, но в семейном быту почему-то воспринимали его как немного дурацкое хобби. Они норовили использовать каждую возможность, чтобы оторвать ее от компьютера и привлечь к общесемейной жизни. Дина призывала на кухню, Додик требовал посмотреть вместе кино или просто поболтать, Олегу казалось, что время, проведенное за компьютером, отнято от ухода за мужем. Только Кирюша относился к ее писательству трепетно, каждый раз вывешивал на дверь спальни табличку «Мама работает», но, кроме него самого, с объявлением никто не считался.
Анины пальцы легли на клавиатуру. Печатала она бегло, а думала медленно, часто улетая мыслями. Поэтому особенно обидно было, что каждый считал своим долгом ее оторвать. Сейчас Аня обдумывала, как показать, что ее герои наконец-то... как бы это сказать... нашли друг друга, вступили в интимную связь...
Любовные романы немыслимы без описания сексуальных сцен, хотя бы намеком, но в Анином исполнении герои всегда выглядели особенно невинными, почти бестелесными.
* * *
«...Они поклялись друг другу всеми возможными нежными клятвами, и на них опустилась сладкая усталость, мир и покой...»
На новобрачную Аню двадцать лет назад тоже снизошли мир и покой. Правда, не безоблачный. Уже на следующий день после свадьбы Олег продемонстрировал ей, что ее мечта получить такого же мужа, как ее отец, не исполнилась. Он не собирается холить ее, как отец. И не будет шутить, как Додик, нежно и смешно.
В домашнем обиходе Олег оказался мрачным. Он мог часами валяться в их комнате на диване с книгой или перед телевизором, не разговаривал с Аней. Олег лежал, а она вилась вокруг: «Олежек, может быть, чаю... Олежек, ты, наверное, уже проголодался!» Олег не отвечал, и это было совершенно новым ощущением, раньше ей всегда отвечали и на вопросы, и на заботу.
«...Она чувствовала, что он не пускает ее в свою душу. Это было очень горько...»
Однажды Олег вскочил и заорал: «Иди ты на ... со своим „Олежек“!» Он орал шепотом, чтобы не услышали родители, и это показалось еще страшнее. Сама Аня тоже больше всего боялась, что услышат родители. Она попыталась намеками описать отцу сложный характер Олега, но тот неожиданно сухо ответил, что у каждого мужчины свои особенности и привычки, надо суметь подстроиться. Дине она жаловаться боялась, так и слышала, как мать говорит в ответ: «Ничего-то у тебя в жизни не выходит» – вот что будет хуже любого крика.
Аня научилась молча ждать, когда настроение Олега изменится. Это не было так уж трудно, отец оказался прав. Кроме того, все Олегово мрачное молчание было ерундой по сравнению с тем счастьем, когда он любил ее, когда они вместе с родителями ездили на дачу, вечерами пили чай, потихоньку привыкая, что они четверо – одна семья.
«...Она плакала, и слезы застывали на ее щеках крошечными льдинками. Она во всем винила родителей.
Они не понимали ее, они вмешивались в ее жизнь...»
* * *
Главной в семье оставалась Дина, а Олег как будто занял место второго, не очень любимого ребенка. Он старался дружить с тестем, но под Дининым присмотром дружба получалась робкой, как бы исподтишка.
