И он выполнил свое обещание: ни о чем не спрашивал, не слушал ни сплетен, ни намеков, а наверное никто ничего о Розе не знал. Жила она в хорошем доме на Баррис; перед домом – сад, в саду – цепной пес, на окнах занавески, ничего худого за домом этим не замечалось. Среди цветов гуляла нарядная девочка, играла с собакой; ну и девочка, ну и мулаточка – точно маленькая святая – смуглая прямоволосая дочка Розы.
Одна только Маже Бассан знала, чем и как живет Роза, но тайну эту она надежно хранила в своей необъятной груди. У жрицы, у «матери святого», и должны быть такие вот огромные груди, чтобы вместились в них все скорби и разочарования сыновей и дочерей, чужаков и чужеземцев: в них, как в ларцах, хранятся надежды и мечты, печали и обиды, в них, как в сундуках, лежат любовь и ненависть.
Одна только Маже Бассан, грозная и нежная мать, знает о Розе и о жизни ее, а прочее – вздор. «…Она живет с богачом-белым, не то бароном, не то графом, не то герцогом из знатнейшего рода, – это он отец ее ребенка…»
«…Она в церкви повенчана и в книге записана с португальским купцом, и от него родила девочку…» – все это бабьи сплетни, досужие вымыслы, болтовня кумушек – словом, клевета. Лидио ни о чем не спрашивал, да и не хотел спрашивать.
Придет веселая и лукавая Раза – вот и все, а больше ничего не надо, и кому какое дело до остального! Она поговорит с ним, она ему споет, она для него станцует… Роза поет, и низкий голос ее – это голос ночи. Роза окутана сумерками, еле-еле освещает ее скудный свет в «Лавке чудес» – там плачет-заливается флейта Лидио. Для кого она танцует? Для кого изгибается ее тело, покачиваются бедра, для кого томно сияют ее глаза? Для Лидио, для многолетнего и случайного возлюбленного? Для того – богатого или знатного, – которого нет здесь, для неизвестного никому мужа, любовника, отца ее ребенка? Для Аршанжо?
Вот истинное чудо, любовь моя, – Роза поет древнюю песнь, и слышится в ней обещание, лукавство, насмешка:
Пойдем, пойдем на Праса-да-Се,
В дом матушки Тете…
Кайумба.
Умирает от страсти местре Лидио Корро, играет на своей флейте, и надрывается от страданий его душа. Да, Роза, чтобы хоть изредка обладать тобою, съел бы он и жабу, и ящерицу, и гремучую змею… Танцует перед ним Роза, танцует и поет, отдается и отталкивает, танцует перед ним, но ведь он не один: рядом Педро Аршанжо, а о том, какой его сжигает огонь, знать не должен никто, а уж меньше всех – Лидио, ну а Роза – и подавно… Нахмурены его брови, словно из камня высечено его лицо, ничего на нем не прочтешь. Эту загадку не отгадает и Маже Бассан. Нет ключа к этому замку́.
Хлопают в такт красотки, кружится самба, звучит флейта, громче звенит гитара. У каждого – своя тайна, свое томление, своя мука. У ног Педро Аршанжо, прижавшись к нему, сидит белокожая и белокурая шведка Кирси. А рядом стоит Сабина дос Анжос, из всех ангелов – самая красивая, как говорит о ней местре Педро, живот ее вздут, скоро ей рожать, но, несмотря на беременность, без устали плясала она накануне, да и сейчас врывается в круг, где уже вертится Розенда Батиста дос Рейс из Муритибы, колдунья и ворожея. На празднестве Ошосси простерлась она у ног Ожуобы, он поднял ее и, поднимая, дотронулся кончиками пальцев до тугих ее грудей. А вот стоит рядом со стулом Педро гибкая и стройная, как тростник, Ризолета: в ее жилах кровь белых людей смешалась с кровью племени мусурумин, на губах ее расцветает улыбка: однажды на площади, на Ларго-да-Се, за церковью, повстречала и познала она Педро Аршанжо.
Но только одна из них из всех ревнует Педро к приплывшей из-за морей чужестранке – та, в чьих объятиях не был он ни разу, та, чьи губы им не целованы никогда… Только одной из всех жжет сердце ненависть, только одна из всех желает смерти белокожей гринге и всем прочим, независимо от цвета их кожи… Это Роза де Ошала – груди ее прыгают под кружевом, бедра мечутся под семью юбками, – это Роза де Ошала, что пляшет перед двоими. Вздыхает и улыбается Лидио: скоро, совсем скоро обнимет он ее. Замкнут и загадочен Педро Аршанжо.
Вот оно чудо – чудо, сотворенное спасителем Бонфинским, богородицей Кандейанской, богом Ошала, – это Роза, Роза, что танцует и поет в невеселую, загадочную ночь в «Лавке чудес».
8
Ужасный сон, кошмарный сон приснился Педро. В порту, в раскаленных и ледяных – как лихорадка – песках пустыни видит он себя: сердце его открыто всем напоказ, готов он для любовной схватки, да только он теперь – не он, а Лысый Зе, Лидио же превратился в Толстячка. Под звуки гитары и флейты обнимаются они, клянутся в вечной дружбе.
И приходит Лили, нет на ней ни кружевной блузы, ни верхней юбки, ни семи нижних – только ожерелья, бусы, браслеты. Нагой стоит перед ними Роза де Ошала, иссиня-черная негритянка, нежная, как роза, нежен и густ ее голос, нежен и густ аромат ее тела… А ночи не видно конца, и ночь вызывает озноб, и небо высоко над головой. Пляшет Роза перед ними, пляшет, не стыдясь ничего и ничего не тая, и вот уже стали друзья соперниками и врагами – до краев налиты они теперь ненавистью, не на жизнь, а на смерть схватываются они – в кавалерийские палаши превратились гитара с флейтой. За углом пакгауза дерутся они, – падает в волны безнадежно мертвое тело Толстячка Лидио. Когда умирает брат, солнце встает в ночи, солнце согревает белый и холодный, как известка, песок, и в последний раз простонала что-то флейта.
Вот теперь бери Розу, овладей ею, падай со своей добычей в песок… Педро Аршанжо, мокрый от пота, чувствуя лихорадочный жар и холод, от которых теснит грудь, в тоске и отчаянии поборол сон, но уже поздно, погибла дружба у ног искусительницы.
Роза! Нет мне дела ни до богатого, ни до знатного! И дворянину, и бакалейщику наставил бы я рога с большим удовольствием. Но ты пойми меня, Роза, пойми и не смотри так: если бы родился Лидио у моей матери от моего отца, и то не был бы он мне братом больше, чем есть, и то не требовалось бы от меня большей верности и преданности.
Не будет этого, не может быть! Пусть лучше я умру от любви, пусть разорвется мое сердце, пусть я буду шататься из притона в притон, мыкаться от одной женщины к другой, отыскивая в каждой твой ночной вкус, твой аромат – и всегда напрасно! – в каждой стараясь отгадать твою загадку – и всегда впустую!
Роза, ведь мы же не куклы, не тени волшебного фонаря! Есть у нас и стыд, и честь! Роза, ведь мы же не погрязнем в мерзостях свального греха! Мы не животные, мы не преступники, что хуже животных. Да, Роза, как раз такими словами описал нас один профессор, ученый доктор медицины: «Вырождающиеся метисы-полукровки, погрязшие в мерзостях свального греха». Но ведь это ложь, Роза, этот ничего не знающий всезнайка оклеветал нас!
Последним усилием разрывает Аршанжо пелену сна, открывает глаза. В море рождается утро, отчаливают рыбачьи баркасы. Шведка Кирси сотворена словно из жасмина и источает нежное, рассветное благоухание. Черный мальчик побежит по снегу. Тонет где-то вдали образ обнаженной Розы.
Я забуду тебя с этой чужестранкой, я забуду тебя с Розендой, Сабиной, Ризолетой, со всеми остальными, я освобожусь от муки и тоски. Освобожусь? Забуду или стану искать, безнадежно искать в каждой из них тебя, Розу де Ошала? И в жасминах, и в пшенице тосковать по твоей черноте? В каждой из них, Роза де Ошала, будет твоя неразгаданная тайна, твоя запретная вечная любовь.
