И со студентами, и с высоким факультетским начальством, и с профессорами был Аршанжо одинаково вежлив, но никогда не унижался, не пресмыкался, не льстил – таков народ Баии: самый последний бедняк сознает, что он ничем не хуже самого могущественного богача, а может быть, и лучше.
Симпатия, которую испытывали студенты к скромному педелю, после одного происшествия укрепилась окончательно. Педро Аршанжо спас шестикурсника, которому грозило исключение из университета: была там какая-то темная и путаная история, пятнавшая семейную честь некоего приват-доцента. В ходе расследования свидетельские показания Педро, дежурившего в тот день на факультете, сыграли решающую роль и спасли юношу от гнева разъяренного преподавателя. Студенты вступились за своего товарища, но в успех этой затеи мало кто верил. Аршанжо, хоть и совсем недавно стал педелем, не дал ни сбить себя с толку, ни запугать… После этого случая студенты прониклись к нему уважением, а приват-доцент, которому пришлось прервать лекции в этой группе посреди года, возненавидел.
В центре площади, у фонтана, его окружили студенты, и один из них, лоботряс четверокурсник, любивший праздники и шутки, отдававший должное таланту Педро в игре на гитаре и кавакиньо – он и сам с удовольствием бренчал на виоле, – показал ему брошюрку. «Что скажете, местре Педро?» Остальные смеялись, предвкушая удовольствие, которое они доставят этому франтоватому и ладному мулату.
– Разделал нас профессор под орех, живого места не оставил, – сказал четверокурсник. – Хуже воров и убийц! На грани с неразумными существами! А мулаты еще хуже негров, видите? «Зверь» покончит и с вами, местре Педро, и со всей вашей расой.
Аршанжо пробежал глазами строчки; глаза его сузились и налились кровью. Доктор Нило Арголо считает, что все беды Бразилии – от черномазых, от гнусного смешения рас.
Педро пришел в себя, словно вернулся откуда-то издалека.
– Со мной покончит, вы сказали? – И его цепкий взгляд скользнул по волосам, губам, носу юноши. – Не только со мной. Со всеми нами: мы все здесь метисы. И со мной покончит, и с вами, – тут он оглядел остальных, – среди тех, кто здесь присутствует, не спасется ни один.
Послышались неуверенные смешки, два-три студента расхохотались. Четверокурсник добродушно заметил:
– Ничем вас не возьмешь, местре Педро, раз-два – и срубили под корень наше генеалогическое древо.
Молодой человек с дерзким и надменным лицом шагнул вперед:
– Мое – нет. – Дурачок кичился тем, что его четыре имени доказывают благородное происхождение. – Кровь нашей семьи чиста и, слава богу, неграми не осквернена.
Аршанжо уже совладал со своим гневом и теперь посмеивался про себя: он знал, что его доказательства неопровержимы, что тезисы доктора Нило – пустые бредни, дерьмо, клевета, ошибка, проистекающая от самомнения и невежества. Он взглянул на парня.
– А вы уверены? Ведь когда вы родились, прабабки вашей уже не было на свете. Знаете, как ее звали? Мария Иабаси – так называлось ее племя. Ваш прадед был человек порядочный и женился на ней.
– Как ты смеешь, наглец? Я разобью твою черную рожу!
– Ну что ж, попробуй…
– Осторожно, Армандо, он мастер капоэйры! – предупредил один из студентов.
Но остальные принялись подзадоривать кичливого юнца:
– Покажи-ка, Армандо, чего стоит твоя голубая кровь! Не робей!
– Рук не хочу марать, – пробурчал высокородный студент и покинул поле боя. На том и завершилась дискуссия.
– Наш блондинчик оттого так разъярился, что дед его во времена Империи был министром. Дурак… – добавил четверокурсник.
– Моя бабушка была мулаткой, и человека лучше, чем она, я не видел, – сказал студент в очках и в соломенной шляпе.
Аршанжо распрощался со студентами.
– Одолжите мне эту книжечку, если можно.
– Пожалуйста.
С тех пор никто – даже когда тень Гобино
[23] простерлась над Террейро Иисуса и теория арийского происхождения, войдя в моду, сделалась официальной доктриной медицинского факультета – не пытался задеть Педро Аршанжо. Через двадцать лет, когда разразился скандал, новые поколения студентов выступили против своих профессоров в поддержку педеля.
А на карнавале в группе «Утренняя звезда» танцуют рядом белые, негры, мулаты, и им нет дела до теорий ученых мужей. Народ будет восторженно приветствовать и Кирси, и Деде – любая может стать звездой праздника: нет тут ни первой, ни второй, ни высших рас, ни низших.
А корабль уже растаял в ночи, исчез в океане… Деде замолкает, ладное тело ее, ловкое и проворное, горделиво растягивается на песке. Педро Аршанжо слышит шум волн, ветра и бескрайних просторов. «Нет на свете людей лучше, чем вы». В холодной стране Суоми будет играть бронзовокожий мальчуган, сотворенный из снега и солнца, и в правой руке у короля Скандинавии – жезл Ошала.
О том, как неуемный карьерист Фаусто Пена получил чек (на небольшую сумму), урок и предложение
С прискорбием должен заявить, что даже в кругах лучших представителей нашей интеллигенции свили себе гнездо зависть и подозрительность. Эту печальную истину я не могу утаить от читателя – поскольку и то и другое испытал на собственной шкуре. Вы видите перед собой человека, которого ловкие интриганы и подозрительные дураки избрали своей любимой жертвой. Горькую чашу испил я после того, как удостоился выбора великого Левенсона и заключил с ним контракт (устный) на жизнеописание Педро Аршанжо: собратья мои распускают про меня и Aнy Мерседес омерзительные слухи, обливают меня помоями, и я захлебываюсь в омуте этой гнусной клеветы.
Я уже рассказывал о политических интригах: о том, как меня желали представить выкормышем американского империализма, внедренным в сферу бразильской культуры; как меня хотели поссорить с левыми кругами нашей общественности (впрочем, это намерение, учитывая переживаемый момент, сулит мне некоторую выгоду); как меня пытались вытеснить с того поприща, которое столь заманчиво для всякого, кто мечтает сделать себе имя и карьеру – а я мечтаю! – и на котором нам так необходимы похвалы и покровители. Я вовремя раскрыл этот подлый план и не повторяю здесь публично имеющиеся у меня доказательства только потому, что я – исследователь, а не душевнобольной и не авантюрист, который ищет разоблачений, а найдет тюрьму. Я предпочитаю действовать могучим оружием моей поэзии – герметической, но оттого не менее действенной.
Негодяи не ограничились тем, что опорочили мое имя среди левых, они пошли еще дальше – они закрыли передо мной двери редакций. Я многолетний, ни гроша не получающий сотрудник «Жорнал да Сидаде» (интересно знать, кто осмелился бы просить у доктора Зезиньо гонорар за опубликованные в его газете стихи? Хорошо еще, что он пока не догадался взимать с нас – с меня и других поэтов – деньги за предоставленное в газете место для стихов и взаимных славословий). Я каждое воскресенье печатался на страницах любимого органа, который поддерживал и привечал искусство; кто, как не «Жорнал да Сидаде», открыл торжества по случаю столетия Педро Аршанжо? Вместе с Зино Бателом я вел раздел «Поэзия молодых» в литературном приложении к нашей славной газете: работал-то я один, а благосклонность поэтессочек и прочие блага мы делили на двоих.
