– Экспромтом? Как бы не так, – ехидно заметил тощий и желчный приват-доцент Исайас Луна, снискавший популярность среди студентов как раз благодаря тому, что хулил общепризнанные авторитеты да еще был либерален на экзаменах. – Насколько мне известно, он свои лекции заучивает наизусть, а мимику отрабатывает перед зеркалом.
– Помилуйте, зачем же повторять злые сплетни завистников?
– Да все это говорят, это голос народа. Vox populi, vox Dei
[42].
– Зиньо… – снова вступился за своего кандидата профессор Фонсека.
Поболтать в преподавательской в перерыве между занятиями собирались все, кто читал лекции на медицинском факультете; это были люди один другого знаменитее и высокомернее, и каждый из них ревниво оберегал свою исключительность. Потягивая горячий кофе, который приносили педели, они отдыхали от занятий и от студентов за беседой на любую тему, какая подвернется, начиная с обсуждения научных проблем до сплетен друг о друге. Порой тряслись от смеха, выслушав рассказанный вполголоса анекдот. «У нас на факультете что-нибудь стоящее услышишь только в преподавательской», – утверждал профессор Аристидис Кайрес, задавший тему разговора в то утро: кто лучше владеет французским языком.
Французский язык – необходимая вещь для всякого, кто хотел бы претендовать на интеллигентность, обязательный атрибут высшего образования. В те времена не были переведены на португальский язык основные пособия, без которых невозможно усвоить учебную программу любого факультета. Библиография, предлагаемая студентам, была у подавляющего большинства преподавателей французского, некоторые знали еще и английский, а немецким не владел почти никто. Говорить по-французски без ошибок и без акцента давно уже стало вопросом престижа и предметом тщеславной гордости.
Стали перебирать других знатоков: Бернара, преподавателя политехнической школы, у которого отец был француз, а сам он получил образование в Гренобле; журналиста Энрике Дамазио, много раз ездившего в Европу и прошедшего полный курс в парижских кабаре, – «этот – нет, ну что вы, у него будуарный лексикон»; художника Флоренсио Валенсу, который двенадцать лет вел жизнь богемы в Латинском квартале; падре Кабрала из иезуитского коллежа – «этот тоже не в счет, мы говорим о бразильцах, а он – португалец». Кто же из всех правильнее говорит, у кого лучшее произношение? У кого самый шикарный парижский выговор с грассирующим «р» и безупречными носовыми?
– Перечислив стольких, коллеги, вы забыли, что и у нас на факультете есть три-четыре светила по этой части, – укорил собеседников профессор Айрес.
Все с облегчением вздохнули: становилось неловко слушать похвалы чужим, в то время как о своих, факультетских, звездах – ни слова. Ведь в те времена в Баие не было титула почетнее, чем звание профессора медицинского факультета. Оно несло с собой не только пожизненное заведование кафедрой, солидный оклад, почет и уважение, но также обеспечивало доходную практику, богатых пациентов. Люди приезжали даже из сертана, из самого захолустья, прочтя в газетном объявлении: «Профессор, доктор имярек, заведующий кафедрой медицинского факультета Баиянского университета, стажировавшийся в клиниках Парижа». Звание это, подобно магическому заклинанию, открывало широкие возможности в самых различных областях деятельности, как-то: литература, политика, землевладение и скотоводство. Профессора становились членами различных академий, избирались депутатами законодательных органов штата или всей страны, покупали фазенды, тысячи голов скота, целые латифундии.
Конкурс на замещение вакантной должности заведующего кафедрой являлся событием национального масштаба: врачи Рио-де-Жанейро и Сан-Пауло спешили составить конкуренцию баиянцам, оспаривая у них должность и связанные с ней привилегии. Публика валом валила на диспуты, на защиту диссертаций, на открытые лекции соискателей, внимательно слушала вопросы и ответы, шумно откликалась на остроумные фразы или грубые выпады. Мнения расходились, решение жюри вызывало споры и протесты, были случаи, когда противной стороне угрожали физической расправой и даже смертью. При таких обстоятельствах как можно было, перечисляя знатоков французского языка, забыть об аристократии медицинского факультета! Нелепость, скандал!
Особенно неловко было потому, что в преподавательской сидел и слушал коллег – несомненно, в молчаливом ожидании – профессор Нило Арголо, корифей, полиглот, «чудо о семи языках». Он не только мог произнести речь или вести беседу, но и писал на французском статьи, резюме. Только что он послал на Брюссельский конгресс важный труд: «Паранойя
[43] у негров и метисов».
– Полностью на французском, ни одной строчки, ни одного слова по-португальски! – подчеркнул профессор Освалдо Фонтес, спеша вручить пальму первенства своему учителю и другу.
Всеми почитаемый профессор Силва Виража, светило перовой величины в медицинской науке, исследователь шистозомы
[44], потягивал маленькими глотками кофе и развлекался, наблюдая, как менялось лицо его коллеги Нило д’Авила Арголо де Араужо после реплик Айреса и Фонтеса: сначала хмурое, непроницаемое, тревожное, потом сразу – радостное, а через миг – исполненное напускной скромности, из-под которой выпирало самодовольство. Маститый ученый был снисходителен к глупости человеческой, но чванства не терпел.
Когда смолк дружный хор всеобщих похвал, профессор Арголо великодушно возгласил:
– Профессор Нестор Гомес тоже в совершенстве владеет языком Корнеля.
Остальных он не счел достойными упоминания.
Не вытерпев столь явного зазнайства, Силва Виража поставил чашечку на стол и сказал:
– Я знаю всех, кого здесь упоминали, и слышал, как они говорят по-французски. Однако осмелюсь заметить, что есть человек, который лучше кого бы то ни было в нашем городе говорит по-французски, абсолютно правильно, без всякого акцента, и этот человек – один из педелей нашей кафедры по имени Педро Аршанжо.
Профессор Нило Арголо поднялся с места, лицо его пылало, словно коллега закатил ему пару пощечин. Если бы эти слова произнес кто-нибудь другой, то заведующий кафедрой судебной медицины схватился бы с обидчиком: сравнить его с каким-то педелем, да еще мулатом! Однако на медицинском факультете и во всей Баие никто не смел повысить голос на профессора Силву Виража.
– Уж не тот ли это темнокожий, коллега, что много лет назад опубликовал тощую книжонку о народных обычаях?
– Он самый, профессор. Этот человек работает у меня уже почти десять лет. Я пригласил его к себе сразу же, как прочел эту его тощую книжонку, как вы изволили ее охарактеризовать. Она действительно невелика по объему, но богата наблюдениями и идеями. Сейчас он готовит к изданию еще одну книгу, уже не такую тощую и еще более содержательную; работа имеет необычайный этнологический интерес. Он дал мне прочесть несколько глав, я ими просто восхищен.
