Недели за три до этого она сказала ему, что беременна, и сожитель ее ошалел от счастья. Тут же предложил пожениться, не знал, чем бы ей угодить: пока носишь, не работай, я не позволю. Нока работала – стирала и гладила белье – до самых родов. «И вот ребеночек рождается, Антонио, рвет мое чрево, что же это Рита все не идет! Где ты, мой Антонио, что ж ты не идешь? Ах, Антонио, драгоценный мой, бросай ружье, снимай погоны, возвращайся поскорей, теперь мы вдвоем тебя ждем в нужде и тоске».
Будучи отправлен на войну силком и понимая, что назад дороги нет, рядовой Антонио храбро и умело выполнял приказ убивать и заслужил нашивки капрала. «Всегда назначался в разведывательные группы и на аванпосты подразделений, в которых служил», – прочел Педро Аршанжо в анналах Парагвайской войны, когда взвешивал кровь – белокожих, темнокожих, краснокожих, – пролитую за родину: кто отдал больше жизней, чьих смертей было больше?
Антонио Аршанжо, теперь уже смрадный труп, добыча стервятников-урубу, так и не увидит сына, который начал жизнь с того, что вылез на свет божий сам, не дождавшись повитуху. А в тот самый час под освежающей сенью дерев Monsieur le comte de Gobineau и его императорское величество, то бишь теоретик расизма и ярый сочинитель сонетов, неторопливо вели глубокомысленную и утонченную беседу, вот именно: raffiné
[48].
Когда Рита Ослятница прибыла наконец к Ноке из Логунедэ, новорожденный вовсю упражнял легкие. Повитуха, маленькая, но плотная женщина лет пятидесяти, расхохоталась, уперев руки в бока: это же Эшу́, господь меня спаси и помилуй, только сыны Пса выходят на свет, не дождавшись повитухи. Этот заставит о себе говорить и дел натворит немало.
4
От каменщика, ставшего капралом, Педро Аршанжо унаследовал ум и храбрость, упомянутые в военном бюллетене. От Ноки – мягкие черты лица и упрямство. Она была упряма: вырастила сына, обеспечив ему кров, хлеб и ученье в школе без чьей бы то ни было помощи, без мужской руки, ибо не захотела ни с кем сойтись, никому больше не дарила любовь, даже на час, хотя обхаживали ее многие, недостатка в кавалерах не было. Живя с матерью в скудости, мальчик привык к труду, научился не отступать, не падать духом, научился идти вперед.
Педро Аршанжо не раз вспоминал мать в многотрудные, но плодотворные десять лет усиленных штудий. Она умерла молодой в тот год, когда семена черной оспы дали обильные всходы смерти на улицах города, особенно там, где почва для них была удобрена нищетой. Знатная получилась жатва, чертова зараза настигала свою добычу даже в богатых домах. Ноку из Логупедэ унесло первой волной. Омолу́ не пришел ей на помощь. Силу рук ее съели язвы, ее красота сгнила в нищем квартале, где гной лился зловонными ручьями. Всякий раз, как подступало отчаяние, Педро Аршанжо вспоминал мать: с утра до ночи работала она до одурения, жила в кругу безысходной тоски, непреклонная в своем решении не снимать вдовьего наряда и самой добывать пропитание сыну трудом своих рук, таких тонких и слабых.
Остальному он научился сам, хотя недостатка в дружеской поддержке у него не было и он никогда не чувствовал себя одиноким. Его грели воспоминания о матери, с ним рядом были Тадеу, кум Лидио, Маже Бассан, его направлял профессор Силва Виража, подбодрял аббат Тимотео – настоятель францисканского монастыря, ему помогала добрейшая Забела – неоценимый и верный друг.
В те годы Тадеу был для него учеником, собратом по учению, консультантом. В Политехнической школе и поныне жива память о студенте Тадеу Каньото: помнят его знаменитое сочинение, написанное десятистопным ямбом, его одаренность в математике, сделавшую его любимым учеником профессора Бернара, врожденный талант руководителя, благодаря которому он верховодил товарищами все пять студенческих лет – и на демонстрациях в поддержку союзных держав в годы Первой мировой войны, и на галерке театров «Сан-Жоан» и «Политеама», откуда неслись либо дружные аплодисменты, либо оглушительный свист.
Забела помогла Аршанжо овладеть иностранными языками. В общении с нею его французский, английский, испанский и итальянский, изученные самостоятельно, стали для него живыми, близкими, своими. От природы наделенный тонким музыкальным слухом, он стал говорить по-французски как граф, по-английски – как лорд.
«Местре Педрo, вы прирожденный полиглот. В жизни не встречала человека, который бы схватывал все так быстро», – хвалила его довольная экс-принцесса Реконкаво.
Ей никогда не приходилось дважды исправлять одну и ту же грамматическую или фонетическую ошибку: Педро Аршанжо всегда был внимателен и собран. Сидя в австрийском кресле-качалке, старуха слушала, полузакрыв глаза, как местре Педро вслух читает ее любимых поэтов: Бодлера, Верлена, Рембо. Роскошные переплеты напоминали о минувшем величии, а стихи воскрешали былые страсти и увлечения. Забела вздыхала, машинально поправляя произношение, мягкий голос Аршанжо убаюкивал ее.
– Постойте, местре Педро, я расскажу вам одну прелестную историю…
Впавшая в бедность аристократка, от которой отвернулись родичи, обрела новую родню в лице двух кумовьев и Тадеу и не осталась в полном одиночестве, когда ее кот, Арголо де Араужо, околел от старости и был погребен в саду.
Профессор Силва Виража порекомендовал Педро Аршанжо заняться немецким языком, и аббат Тимотео, настоятель францисканского монастыря, друг Маже Бассан, изъявил готовность давать ему уроки. Много раз аббат по просьбе Педро Аршанжо переводил с немецкого выдержки из книг, статьи и в конце концов сам заинтересовался расовой проблемой в Бразилии, хотя у него был и собственный конек: религиозный синкретизм. Но на все нужно было время, а его было мало, одолевали неотложные дела, и до конца справиться с немецким не удалось.
Многим он был обязан профессору Силве Виража, который, прочтя «Народный быт Баии», предложил ему место педеля у себя на кафедре взамен такой же должности в секретариате, где у Педро Аршанжо совсем не оставалось свободного времени. Вполне обходясь услугами негра Эваристо, лаборанта кафедры, профессор смог выделить педелю время для работы в факультетской и публичной библиотеках, в архивах муниципалитета, для чтения и конспектирования нужной ему литературы. Кроме того, Силва Виража направлял Педро Аршанжо в его штудиях, рекомендовал того или иного автора, знакомил Аршанжо с новинками в области антропологии и этнологии. Несколько книг предоставил в его распоряжение фрей
[49] Тимотео, и среди них попадались такие, которые не были известны никому в Баие, в том числе и профессорам, работавшим в той же области. Через фрея Тимотео Педро Аршанжо познакомился с Францем Боасом
[50] и был, вероятно, первым бразильцем, изучившим этого автора.
О Лидио Корро и говорить нечего. Кум, брат, родней родного, близнец. Частенько приходилось ему потуже затягивать пояс, чтобы ссудить – к чему околичности? – чтобы просто дать Педро денег на покупку книг в Рио-де-Жанейро и даже в Европе. Приобретение нового комплекта шрифта, капитальный ремонт печатного станка, съевший немало денег, – для чего это делалось? Для того, чтобы издавать новые книги Педро Аршанжо.
