– Дочь моя, господин, которого ты здесь видишь, поразил меня немыслимой просьбой и сказал, что делает это с твоего согласия. Он солгал, не правда ли?
– Если вы хотите этим сказать, что Тадеу пришел просить моей руки, то все, что он сказал, – правда. Я люблю Тадеу и хочу быть его женой.
Полковник сделал явное усилие, чтобы сдержаться и не отхлестать дочь по щекам. Задать бы ей хорошую трепку!
– Ладно, ступай. Потом поговорим.
Лу послала жениху ободряющую улыбку и вышла. Дона Эмилия, услыхав потрясающую новость, издала какой-то слабый стон: «О господи!»
– Ты что-нибудь знала об этом, Эмилия? И мне ничего не сказала?
– Я знала столько же, сколько ты, ровным счетом ничего. Для меня это как гром среди ясного неба. Ничего не говорила, даже не намекала.
Полковник не стал спрашивать, что жена думает о создавшемся положении, то ли потому, что считал сферой ее забот хозяйство, а не серьезные дела. Он обратился к Тадеу:
– Вы злоупотребляли доверием, которое мы вам оказывали. Мы принимали вас в доме как товарища нашего сына, невзирая на цвет кожи и происхождение. Говорят, вы умный человек, как же вы не сообразили, что мы вырастили дочь не для того, чтобы отдать ее негру? Теперь идите и никогда больше не переступайте порога этого дома, не то вас спустят с лестницы.
– Хорошо еще, что вы меня обвиняете только в цвете моей кожи.
– Вот отсюда! Убирайтесь!
Тадеу не спеша пошел к выходу, а дона Эмилия в изнеможении упала в кресло. Яростные крики полковника все еще доносились до юноши, когда он вышел на улицу. Его невесте предстоит встретить поток звериной ярости. Она готова к этому, она сильная. Накануне, встретившись у Забелы, они обсудили все подробности, перебрали все возможные обороты дела, подыскивали решение каждого вопроса. Тадеу Каньото любил математический расчет, обоснованный выбор решений на основе изучения и анализа данных.
Педро Аршанжо, хотя и предполагал отказ, возмутился, вышел из себя, потерял голову, что случалось с ним крайне редко. Он сам не раз замечал: «Я теряю голову только из-за женщины».
– Лицемеры! Глупые невежды! Белое дерьмо!
Тут уж пришлось Тадеу его успокаивать:
– Да что с вами, крестный? Успокойтесь, не оскорбляйте моих родственников. Это семья богатых фазендейро, они все с предрассудками. Для полковника выдать дочь за мулата – немыслимое дело, трагедия, он предпочел бы, чтобы она жила и умерла истеричной старой девой. Но это вовсе не означает, что они дурные люди, и я думаю, этот предрассудок не укоренился в них глубоко, со временем они его изживут.
– Ты же их еще и защищаешь, оправдываешь! Ну, Тадеу Каньото, теперь моя очередь удивляться!
– Я их не защищаю и не оправдываю, крестный. Я убежден, что нет ничего отвратительней расовых предрассудков и нет ничего лучше взаиморастворения рас, вы меня в этом убедили своими книгами и собственным примером. Только я из-за этого не хочу делать из Гомесов чудовищ, они – неплохие люди. Я уверен, что Астерио нас поддержит, я ему еще не писал, хочу сделать сюрприз. В письмах он только и пишет о североамериканском расизме, который «для бразильца неприемлем», это его слова.
– «Для бразильца неприемлем». Но как дойдет до того, чтоб отдать руку дочери или сестры мулату, негру, эти люди ведут себя точь-в-точь как североамериканские расисты.
– Крестный, это вы меня удивляете. Не вы ли всегда говорили, что расовая проблема и ее решение не только различны в США и в Бразилии, но и прямо противоположны, что у нас, несмотря на трудности, имеется тенденция к смешению, слиянию рас? И что же? Стоило возникнуть одной из таких трудностей, вы уже отступаетесь от своей концепции?
– Я просто разозлился, Тадеу, разозлился сильнее, чем сам того ожидал. Так что же ты теперь будешь делать?
– Женюсь на Лу, разумеется.
Этих слов было достаточно, чтобы гнев Педро Аршанжо уступил место деловитости:
– Я тебе в два счета разработаю план похищения и побега.
– Похищения и побега? Это не так просто.
– Я делал вещи и потрудней.
Взору Аршанжо уже рисовалось романтическое приключение: на улице дежурят мастера капоэйры, Лу перед рассветом тайком выходит из дома, закутанная в черный бурнус, рыбачья лодка на всех парусах уносит влюбленных в какой-нибудь укромный уголок залива Реконкаво, затем – тайное венчание, Гомесы в ярости. По всему видать: Педро Аршанжо читал не только научные трактаты, но и романы Александра Дюма, «кстати, он – мулат, сын француза и негритянки, превосходное сочетание!».
– Нет, крестный, не будет ни похищения, ни побега. Мы с Лу уже решили. Через восемь месяцев Лу достигнет совершеннолетия, станет хозяйкой своей собственной судьбы. Если к тому времени сопротивление стариков не будет сломлено – тут я надеюсь на помощь Астерио, – то в день своего рождения Лу покинет отчий дом, чтобы стать моей женой. Так будет лучше.
– Ты думаешь?
– Мы оба так думаем, Лу и я. Даже если полковник не соизволит дать свое согласие, тот факт, что мы дождались совершеннолетия Лу, облегчит впоследствии устройство наших дел. Для меня это тоже будет в некотором отношении удобнее. Завтра я еду в Рио, через восемь месяцев вернусь.
Педро Аршанжо не сказал ни «да», ни «нет», впрочем, никто его согласия и не спрашивал. В «Лавке чудес» Лидио Корро поражал друзей, повествуя об успехах Тадеу в столице: Пауло де Фронтин, разрабатывая грандиозный план урбанизации Рио, ничего не решает даже в мелочах, не выслушав мнение молодого инженера, и назначает его на самые ответственные работы. Собственно говоря, новую столицу строит Тадеу.
И вот в доме Забелы Педро Аршанжо слышит, как девушка повторяет те же слова, что он слышал от Тадеу.
– Быть может, за эти месяцы я уговорю стариков.
– Думаете, это возможно?
– Я вам скажу, что мама уже наполовину согласилась. Вчера, например, она сказала мне, что Тадеу – славный мальчик, и если б он только не был…
– …черным…
– Вы знаете, о Тадеу она никогда не говорит «черный»: «Если б он только не был таким жгучим брюнетом…»
Теперь Педро Аршанжо наконец рассмеялся. Что ж, он не станет навязывать свое мнение, Тадеу и Лу поступили как сочли нужным, в любом случае они могут рассчитывать на его поддержку. Их решение ждать, придерживаясь закона, было не в его духе, не в духе Александра Дюма-отца, мулата, сына Наполеона и черной красотки с Мартиники (или, может, с Гваделупы, Педро не помнил); если бы спросили его или Александра Дюма, тот и другой без всякого раздумья отдали бы предпочтение побегу.
Забела, пользуясь присутствием внимательных слушателей, пустилась в воспоминания о семье Арголо де Араужо.
– Вот вы послушайте-ка. Фортунато де Араужо, по прозванию Черный Араужо, ставший полковником во время войн за независимость, герой битв под Кабрито и Пиражой, через спальню бабушки Виржинии Гонсалвес Арголо вошел в благородное семейство Арголо и стал его главой и руководителем. Это был красивый мулат, из всех внучек меня он любил больше всех, часто сажал перед собой в седло, и мы галопом носились по горам и долам, это он прозвал меня принцессой Реконкаво. Местре Педро, вы мастер отгадывать загадки, скажите же мне, почему достославный профессор Нило д’Авила Арголо де Араужо, эта инфузория, le grand con
[65], что так кичится знатными предками, – почему он упорно не желает пользоваться честным именем Араужо? Почему не рассказывает о подвигах полковника Фортунато в боях двадцать третьего года, почему не вспоминает, что Черный Араужо трижды был ранен в борьбе за независимость Бразилии? В нашем славном роду не было мужа достойнее Фортунато, ему мы обязаны всем добром, какое имеем, даже теми жалкими крохами, что остались у меня. Сто раз права была бабушка Виржиния, когда гордо заявляла баронессам, графиням и toutes les autres graces
[66]: «Мой черный Фортунато стоит в десять раз больше, чем toute cette bande de cocus
[67], ваши мужья и любовники, les imbeciles»
[68].
