Как правило, Педрито не использовал Зе для расправы с безоружными людьми в несложных операциях, таких как разгон кандомбле, круговой самбы, раншо и батуке. Комиссар приберегал своего верного помощника, сторожевого пса, карающую десницу для самых опасных дел. Всякий раз, как предстояло встретить лицом к лицу заклятого врага, отъявленного убийцу либо политического противника, у которого меткий глаз и твердая рука, без Зе дело не обходилось. Так было, когда брали Зигобара: Зе Широкая Душа свалил бандита одной оплеухой. Когда в Коммерческом клубе журналист Америко Монтейро стрелял в комиссара полиции почти в упор, пистолет из руки стрелявшего выбил не кто иной, как Зе Широкая Душа, и он не задушил журналиста только потому, что Педрито пожелал расправиться с противником собственной тростью. «Отпусти-ка его, Зе, пусть он покажет свою храбрость без оружия!»
Зе поручалось также дежурство у подъезда дома свиданий Висензы в Амаралине: в свободные вечера Педрито выступал в роли соблазнителя замужних женщин, а рогоносцы порой бывают свирепы, доказательством тому служил шрам от удара ножом на животе комиссара полиции.
Сверх того, Зе Широкая Душа выполнял еще тайные приказы, ответственные задания, за которые хорошо платили. В придорожной канаве утром находили труп с размозженной головой или следами пальцев на шее. Когда Зе Широкая Душа поднимал могучую руку, у любого храбреца душа уходила в пятки. Гуга Марото был отчаянная голова, боец, лев. Но когда он ощутил на шее железные пальцы Зе, пал на колени, запросил пощады.
На операцию по разгону кандомбле Педрито взял его впервые. На случай сопротивления, впрочем маловероятного, прихватил еще Самуэла Коралловая Змея и Закариаса да Гомейю, у которых были особые счеты с кандомбле и ориша.
Педрито – в безупречном английском костюме, в панаме, с неизбежной тростью, держа в зубах длинный мундштук с дымящейся сигаретой, настоящий денди, – крикнул с порога:
– Прокопио, я тебя предупреждал!
В тоне комиссара Педро Аршанжо услышал смертный приговор своему другу. Среди агентов, ставших за спиной бакалавра, местре Педро узнал Зе Огуна, которого не видел много лет, с тех пор как Маже Бассан лишила Зе права петь и танцевать на празднике, запретила ему даже появляться на террейро за святотатство: убийство иаво. Когда в Зе вселялся святой, силы его удваивались. Как-то раз, на террейро Консейсан-да-Прайя, разъярившись из-за упрямства одной девчонки, он вошел в транс и положил конец празднику, обратив в бегство целое отделение солдат муниципальной гвардии. Взяли его лишь на другой день, когда он беззаботно спал на откосе у рынка. Тогда-то комиссар Педрито и взял его в телохранители, вызволив из тюрьмы. Агенты прозвали его Широкая Душа за простоту в обращении и легкость, с какой он отправлял людей на тот свет. Ожуоба, узнав Зе Огуна, понял: можно ожидать всего.
– Прекрати, Прокопио, кончай это безобразие! – приказал комиссар. – Сдавайся, и я отпущу всех остальных.
– Я – Ошосси, меня никто не прикончит!
– Я тебя прикончу сию минуту, сучий святой! – и Педрито указал Зе на Прокопио: – Возьми его! Живым или мертвым!
Черная громадина двинулась вперед, но Ожуоба глазами Шанго приметил, что, ступая в магический круг, душегуб словно запнулся. Самуэл Коралловая Змея и Закариас да Гомейя стали по обе стороны площадки, готовые накинуться на всякого, кто вздумал бы оказать сопротивление. Прокопио продолжал танец, ведь он был Ошосси, бог охоты, хозяин сельвы, повелитель Кету.
Говорят, что тут-то и появился Эшу, вернувшись из-за горизонта. Ожуоба сказал: «Ларойе́, Эшу!» Дальше все произошло очень быстро. Когда Зе Широкая Душа сделал еще один шаг к Ошосси, он увидел перед собой Педро Аршанжо, Ожуобу Педро Аршанжо, но многие говорят, что это был сам Эшу. Властным голосом выкрикнул он магические слова страшного проклятия:
– Огун капе́ дан межи́, дан пелу́ онибан!
Услышав колдовской заговор, Зе Широкая Душа, негр ростом под потолок, с руками гориллы и холодными газами убийцы, остановился, замер. Зе Огун издал вопль, подпрыгнул, далеко отшвырнул ботинки, завертелся волчком и обернулся ориша, сила его удвоилась. «Огунье!» – крикнул он, и все присутствующие откликнулись: «Огунье, отец наш Огун!»
– Огун капе́ ман межи́, дан пелу́ онибан! – повторил Педро Аршанжо. – Огун позвал двух змей, и они поднялись и зашипели на солдат!
Взметнулись руки ориша, согнутые в кисти, словно поднявшие головы змеи: Зе Широкая Душа, разъяренный Огун, пошел на Педрито.
– Ты спятил, Зе?!
Самуэлу Коралловая Змея и Закариасу да Гомейе волей-неволей пришлось стать меж гневным божеством и полицейским комиссаром. Зе Широкая Душа правой рукой схватил Самуэла, которым некогда был подло убит Мануэл де Прашедес, добродушный гигант, шкипер и грузчик. Зе поднял убийцу на воздух, перевернул, словно котенка, и бросил оземь головой вниз. Хрустнули шейные позвонки, голова ушла в плечи, агент тотчас испустил дух у ног комиссара. Закариас да Гомейя выхватил револьвер, но выстрелить не успел: получив пинок в пах, взвыл и рухнул без сознания, вышел из строя навсегда.
Педрито Толстяк за всю жизнь испытал страх всего дважды, и об этих случаях никто не знал.
Впервые это произошло в дни его юности, когда Педрито, студент первого курса факультета права, стажировался у опытных проституток. Однажды, после оргии, заснул в постели одной из этих несчастных, худой и чахоточной, и проснулся среди ночи от прикосновения ножа к горлу. Нож разрезал кожу, полилась кровь, у Педрито на память остался шрам. Однако женщина была слишком пьяна, и юный Педрито, в ту же секунду опомнившись от ужаса, схватил ее за руку и тем же ножом исполосовал ей лицо. Свидетелей его испуга, когда он проснулся, почувствовав у горла нож, разумеется, не было.
Второй раз он испугался, когда уже был взрослым и гостил в фазенде отца после окончания университета. Там он крутил любовь с женой одного из батраков, и вот однажды днем, когда все были на работе, а Педрито вкушал блаженство в объятиях распутницы, он вдруг ощутил острие ножа между лопаток и услыхал яростный крик: «Убью сукина сына!» Вот тут он еще раз замер от страха. Спас его чей-то крик под окном, кто-то позвал батрака. Тот на мгновение растерялся, и этого было достаточно, чтобы Педрито пришел в себя, выхватил нож у несчастного рогоносца и всыпал ему как следует. И об этом испуге никто не узнал, разве что женщина почувствовала, как заколотилось сердце у ее любовника. Когда сбежался народ, Педрито вел себя как мужчина: колошматил батрака, уча его уму-разуму.
Но вот теперь, в третий раз, он испугался на людях, это был дикий, панический страх при всем честном народе. Когда Зе Широкая Душа, цепной пес, убивавший по одному его слову, его правая рука, обернулся вдруг Огуном и пошел на своего господина, Педрито понадобилось все его самолюбие, чтобы поднять трость в последней попытке вернуть к повиновению своего агента. Не помогло. Трость хрустнула в железных пальцах – в зубах змей, нацеливших головы на предводителя благословенного крестового похода, полководца священной войны. Пришлось Педрито Толстяку бежать самым постыдным образом, в панике взывая о помощи, к своему автомобилю, который умчал бы его подальше от этого ада, где ориша принялись за чудеса. Но, увы, кто-то из макумбейро проткнул все четыре шины.
