Педро Аршанжо встретили овацией, окружили шумной толпой, когда он ступил за порог медицинского факультета, покидая его навсегда: в тот день совет университета постановил освободить его от скромной должности педеля, в которой он верой и правдой прослужил чуть ли не тридцать лет, и запретить ему вход на территорию этого храма науки.
Когда по окончании совета на улицу вышел профессор Нило Арголо, он был встречен оглушительным свистом. Пока он шел по площади, вослед ему неслись крики: «Готтентот!», «Нило Оубитико!», «Людоед!». Ему ничего не оставалось, как обратиться за поддержкой в полицию. Освалдо Фонтес, Монтенегро и прочие лица, так или иначе причастные к конфликту идей, получили свою порцию неодобрения. Зато Фрага Нето был встречен восторженными возгласами и водружен на импровизированную трибуну, с которой еще раз выразил «решительный протест против несправедливого и позорного акта мести в отношении примерного работника, научные заслуги которого несомненны; я выразил этот протест в зале заседания совета, с гневом и возмущением повторяю его здесь!».
Стали известны некоторые подробности обсуждения вопроса на совете. Профессор Исайас Луна обратился к профессору Арголо с вопросом: «Вы хотите, господин профессор, чтобы вся Баия убедилась в правоте того студента, который как-то на лекции назвал вас Савонаролой? Ведь вы, по сути дела, учредили суд инквизиции на медицинском факультете Баиянского университета». Профессор Арголо, не помня себя от ярости, чуть было не накинулся на коллегу с кулаками. В конце обсуждения, перед голосованием, было зачитано письмо из Сан-Пауло от Силвы Виража, до которого дошли вести о предполагаемых мерах «по защите репутации факультета в связи с афронтом, нанесенным профессору Нило Арголо педелем Педро Аршанжо». Силва Виража писал: «В вашей власти несправедливо уволить педеля, воспользовавшись правом сильного. Однако никогда вам не удастся вычеркнуть из анналов медицинского факультета имя скромного и талантливого ученого, создавшего труд, который возродит славу нашего университета, втоптанную в грязь лженаучными, ничтожными пигмеями, проповедующими расовую ненависть».
Меж тем изгнанник, он же – триумфатор, спустился по улице Пелоуринью к «Лавке чудес». Там его поджидали Лидио Корро и два агента в штатском.
– Вы арестованы! – возгласил один из агентов.
– Арестован? За что, милые мои?
– Тут сказано: хулиганство, оскорбление личности, нарушение общественного порядка. Ну, шагай, шагай.
– Никак не мог предупредить, кум, они меня отсюда не выпускали.
И Педро Аршанжо под конвоем сыщиков отправился в Управление полиции, где его посадили в камеру. По дороге, на углу Пелоуриньо, навстречу им попался наряд полицейских.
Как только агенты увели Педро Аршанжо, Лидио Корро бросился на поиски адвоката Пассариньо, но не нашел его ни в конторе, ни во дворце правосудия, ни дома. Побежал к доктору Фраге Нето, рассказал о случившемся, снова вернулся в дом адвоката и на этот раз застал его за обедом. Доктор Пассариньо обещал пойти в полицию тотчас после обеда: «Что за нелепый арест, не беспокойтесь, я его вызволю в два счета». Обещание он сдержал, правда, не полностью. В полиции адвокат встретил профессора Фрагу Нето. Однако приказ насчет Аршанжо был строгим, «этого черномазого надо проучить как следует. Взгляните – целый список обвинений».
Слух пошел по городу, и вот, не сговариваясь, со всех сторон на площадь перед Управлением полиции потянулся народ. Мужчины, женщины, мулаты, белые, негры, старики, молодежь, Теренсия, Будиан, местре Мигел, Валделойр, Манэ Лима и толстая Фернанда, Аусса. Шел бедный люд из всех предместий, все гуще и гуще, настоящее паломничество. Шли в одиночку, парами, по трое, а то и семьями, иные даже с грудными младенцами – все направлялись на площадь.
Перед Управлением собралось сначала несколько десятков человек, потом – сотня, другая, еще и еще. Люди отправлялись в путь оттуда, где их застала весть: из лабиринта улочек и проулков, из мастерских, лавок, таверн и веселых домов – отовсюду стекался народ на площадь. Перед толпой то и дело появлялся майор Дамиан де Соуза в белом костюме – как и положено сыну Ошала, – в рубашке со стоячим воротничком и сигарой в зубах, говорил что-то гневно и горячо.
Стоя на ящике, он поднимал руку, требуя тишины, и разражался бесконечной пламенной речью. Спрыгивал с импровизированной трибуны, подходил к двери Управления, исчезал в коридоре, опять появлялся. В возбуждении снова вскакивал на ящик и снова говорил. Эту свою речь он начал, когда лишь чуть смеркалось, и продолжал ее, когда уже наступила ночь: «Какое преступление совершил Ожуоба, в чем обвиняют Педро Аршанжо, кого он убил, кого ограбил, в чем преступил закон?»
– Какое преступление он совершил? – вопрошал народ.
В Управлении адвокат Пассариньо и профессор Фрага Нето вели спор с комиссарами, с начальником полиции. «Без распоряжения губернатора ничего сделать нельзя, – твердил шеф полиции, – он отдал приказ об аресте, только он может его отменить. А где губернатор, никто не знает, после обеда вышел из дома, куда – не сказал».
Лидио Корро еще до ночи узнал о беде, бегом бросился в «Лавку чудес», но полицейских, учинивших после ареста Педро Аршанжо настоящий погром, он в лавке уже не застал.
Подняв голос против насилия, майор Дамиан де Соуза с высоты ящика сыпал гневные слова, начинал и кончал каждую из своих речей одним требованием: «Свободу человеку, который ни разу в жизни не солгал, никогда не использовал свою мудрость во зло кому бы то ни было, свободу человеку, который учит всех добру! Свободу!»
Давно уже ночь, а людской поток все течет и течет, запруживая площадь. Идут издалека заброшенными тропками, с фонарями и лампами. Неяркие огни блуждают по всей площади, занятой народом. Кто-то запел. Песню подхватили, она переходит из уст в уста, вздымается к небу, проникает сквозь тюремные стены. Сотни голосов, как один, греющая душу песня друзей. Аршанжо улыбается, он доволен, забавный был день. Он устал, день был нелегкий. Сотни голосов – как один, сладкая песнь любви. Убаюканный песнью, Педро Аршанжо засыпает.
Фаусто Пена философствует о таланте и успехе, после чего прощается с читателем – да уже и пора
Всякому ясно, что талант и знания сами по себе еще не обеспечивают удачи, триумфа в изящной словесности, искусстве либо науке. Тяжка борьба молодого человека за известность, тернист его путь. Избитая фраза? Разумеется. У меня на сердце тоска, и я пекусь единственно о том, чтобы ясно изложить свою мысль, нимало не заботясь о пышности и изысканности слога.
За малую толику оваций, за свое имя на страницах газет, журналов, книг, за все эти жалкие крупицы успеха приходится расплачиваться сделками с совестью, лицемерием, недомолвками, умолчаниями – скажем прямо: подлостью. И платят, как тут не заплатишь. Среди коллег, социологов и поэтов, антропологов и литераторов, этнологов и критиков я не знаю ни одного, который в таком деле постоял бы за ценой. При этом самые отъявленные негодяи громче всех кричат, требуя честности и порядочности – от других, разумеется. Корчат из себя непогрешимых, провозглашают себя столпами добродетели, слова «совесть» и «чувство собственного достоинства» не сходят у них с уст, они – грозные и беспощадные судьи своих близких. Очаровательная наглость! И она себя оправдывает: находятся люди, которые принимают их всерьез.
