Понимая, что это лишь субъективные впечатления, я заинтересовался, насколько далеки были их суждения от истинного положения дел. Для того, чтобы изучить культурные различия, мы прежде всего должны были уравнять финансовые стимулы. Если бы за каждый правильный ответ мы всегда платили участникам экспериментов денежный эквивалент одного доллара, в одной стране это оказалось бы огромной суммой, а в другой — совершенно незначительной. Мы решили взять за основу стоимость известного во всем мире товара, например гамбургера из McDonald’s. Таким образом, за каждую правильно решенную матричную задачу участники получали вознаграждение, равное четверти цены гамбургера, купленного в ресторане этой сети в их городе или регионе. Такой подход предполагал, что люди, отвечающие за ценовую политику McDonald’s, знают, какова покупательская способность в том или ином регионе, и учитывают ее, устанавливая розничные цены на свою продукцию.
Однако потом мы решили использовать другой подход и воспользоваться так называемым «пивным индексом». Мы проводили свой эксперимент в барах; вознаграждение за каждую решенную — со слов участников — задачу равнялось четверти цены пинты пива (мы были уверены в том, что испытуемые трезвы, поскольку приглашали принять участие в тесте лишь тех, кто только что вошел в бар и еще не успел сделать заказ).
* * *
Поскольку я вырос в Израиле, мне было особенно интересно узнать, как оценивают уровень мошенничества в стране сами израильтяне (должен признаться: я искренне подозревал, что они врут больше, чем американцы). Выяснилось, однако, что в матричных тестах мои соотечественники мошенничали с той же частотой, что и жители США. Мы решили проверить, как поведут себя представители других национальностей. Ширли Ван, одна из моих китайских коллег, была убеждена в том, что китайцы обманывают чаще, чем американцы. Но и они продемонстрировали тот же уровень нечестности, что израильтяне. Франческа Джино, родом из Италии, утверждала, что «самые-самые» мошенники — это итальянцы. «Приезжай в Италию, и мы покажем тебе, что такое настоящее мошенничество», — как-то произнесла она со своим непередаваемым акцентом. Но она тоже ошибалась. Мы получили одинаковые результаты в Турции, Канаде и Великобритании. Выходит, что уровень мошенничества примерно одинаков во всех странах (по крайней мере в тех, где нам удалось провести свои тесты).
Как же объяснить тот факт, что эксперименты не выявили никаких значительных расхождений в уровне нечестности между различными странами и культурами? Притом что каждый отдельно взятый человек убежден: где-то мошенничество процветает, а где-то встречается реже. Как соотнести полученные результаты с очевидно несовпадающими объемами коррупции в разных странах, культурах и на разных континентах? Полагаю, здесь нет противоречий, и вот почему. Собранные нами данные подтверждают: мошенничество действительно существует и носит глобальный характер. Но и культурные различия говорят о том же.
Наш матричный тест существует вне культурного контекста. Он не является неотъемлемой частью социальной или культурной среды. Значит, он отражает базовую человеческую способность сохранять моральную гибкость и трактовать ситуации и действия в своих интересах, не очерняя самих себя. В то же время наша повседневная деятельность тесно вплетена в сложный многокомпонентный культурный контекст, двояко влияющий на уровень нечестности. Он может выводить те или иные действия и поступки за пределы «морального поля» — и возвращать их обратно. А может менять поправочный коэффициент таким образом, что он становится приемлемым в том или ином обществе и определенной сфере деятельности.
Возьмем, к примеру, плагиат. В американских университетах к нему относятся очень серьезно, но в других странах он воспринимается как своего рода игра, в которую студенты играют с преподавателями. Плохо, если учащегося ловят за руку; само по себе нечестное действие воспринимается менее негативно. В некоторых обществах не одобряют такие нарушения правил, как уход от налогов, связь на стороне, незаконное скачивание компьютерных программ или переход улицы на красный сигнал светофора — даже если на дороге нет ни одной машины… А в других к ним относятся нейтрально или даже считают проявлением удальства.
Разумеется, нам еще многое предстоит узнать о влиянии культуры на мошенничество: как социологических факторов, помогающих сдерживать нечестность, так и общественных сил, которые способствуют развитию нечестности и коррупции.
* * *
P. S. Должен отметить, что в ходе межкультурных экспериментов нам все же удалось выявить одно значительное расхождение. Однажды участниками нашего с Рашелью Баркан теста стали посетители бара в Вашингтоне; туда часто заходят сотрудники конгресса. Другой тестовой площадкой оказался бар в Нью-Йорке, на этот раз с завсегдатаями в лице банкиров с Уолл-стрит. Именно там и обнаружились культурные различия. Как вы думаете, кто мошенничал больше: политики или банкиры? Я ставил на политиков, но результаты показали обратное: уровень мошенничества среди банкиров был в два раза выше. (Прежде чем вы снимете подозрения со своих знакомых политиков и начнете подозревать своего банкира, примите во внимание: политики, участвовавшие в тестировании, были начинающими — в основном клерки из конгресса. Так что им еще есть куда расти и развиваться.)
МОШЕННИЧЕСТВО И НЕВЕРНОСТЬ
Разумеется, ни одна книга о мошенничестве не будет полной без пары слов о прелюбодеянии и хитроумных уловках, сопутствующих внебрачным связям. Для многих людей мошенничество и неверность практически синонимы.
Неверность лежит в основе одного из самых захватывающих развлечений. Если бы знаменитые прелюбодеи наших дней, такие как Лиз Тейлор, принц Чарльз, Тайгер Вудс, Брэд Питт, Элиот Спитцер, Арнольд Шварценеггер и другие, не обманывали своих мужей и жен, многие таблоиды и прочие информационно-развлекательные издания оказались бы на грани банкротства.
С точки зрения теории поправочного коэффициента неверность отлично иллюстрирует едва ли не все свойственные нечестности черты, о которых мы говорим в этой книге. Для начала она олицетворяет поведение, которое никак не связано с анализом рисков и возможностей. Подозреваю также, что склонность к неверности во многом зависит от способности оправдать себя в своих же глазах. Начав с малого (например, с поцелуя), мы открываем дорогу силам, которые могут со временем привести к более серьезным последствиям. На способность находить оправдание неверности может повлиять и пребывание вне привычной обстановки (например, в командировке или туристической поездке), когда социальные правила и нормы не кажутся очевидными. Творческие люди — актеры, художники, политики (известные своей склонностью к неверности) — легко и непринужденно плетут небылицы, уверяя окружающих в том, что такое поведение вполне нормально, а иногда и желательно. Наконец, как и во многих случаях проявления нечестности, неверность зависит от действий других людей. Тот, чьи друзья или родственники имели романы на стороне, скорее всего, тоже подвергнется разлагающему влиянию.
Учитывая сложность, неоднозначность и социальную значимость неверности, вас может удивить отсутствие в этой книге соответствующей главы и мое решение ограничить обсуждение столь интригующей темы одним абзацем. Проблема в нехватке данных. Я предпочитаю делать выводы, оперируя цифрами, полученными в ходе собственных экспериментов. Проведение тестов, изучающих проявления неверности, вряд ли возможно, а их результаты в силу очевидных причин крайне сложно измерить. Это означает, что пока нам остается лишь гадать о том, что происходит в этой области человеческих отношений.
